День Литературы, 2005 № 12 (112) - [13]

В.Б. Я внимательно наблюдаю, как нынче либералы накачивают Василия Аксёнова, как дети лягушку через соломинку, или цыгане кобылу перед продажей. Я же, как критик, стараюсь всё внимательно читать. Вижу откровенное признание в "Кесаревом свечении" в своей несостоятельности и одиночестве. "От меня стали отворачиваться. Ухмылялись. В одном издательстве вернули уже одобренную рукопись…" В итоге, после столь длительного проживания в эмиграции, преподавания в третьесортных колледжах (приравненных к каким-нибудь нашим ремесленным училищам) Василий Аксенов пришел к своему американскому краху: "и вдруг обнаружили, что некому нами больше восхищаться". И роман этот последний американский, "Кесарево свечение", отказались переводить на английский язык. Отсюда и возникло желание у дряхлеющего плейбоя вернуться в родную Россию, где его восторженно подняли на щит наши либералы, стремясь изо всех сил воздвигнуть на пьедестал Первого писателя. Сейчас пока мешает Солженицын. Но либералы смотрят вперёд. Больше у них козырных карт в колоде и нет. И вот по всем правилам пиаровской кампании уже два года Аксёнов не сходит с экранов, восседает в жюри, получает премии, встречается с Путиным. Прозы уже нет, а мыльная слава растёт…

С.Е. Я с тобой не совсем согласен. Это всё-таки талантливый человек. И роман "Вольтерьянцы и вольтерьянки" написан занимательно. Помню, у него была прекрасная книга "В поисках жанра". Я его читаю всю жизнь, и всю жизнь он у меня вызывает интерес. Из истории литературы его не выкинешь.

В.Б. А я и не собираюсь выкидывать. Не отрицаю его ранние талантливые повести. Но как-то круто его сейчас ни с того ни с сего вознесли, уже почти позабытого и неизвестного, прозябавшего в эмиграции писателя. Что у нас здесь своих куда более талантливых не хватает? Вернулся, пиши себе и не лезь вперёд. А то у нас то из Израиля вернутся провалившиеся там артисты, то из Америки, или спортсмены, выкинутые за ненадобностью из НХЛ, и здесь их начинают облизывать, мол, какие молодцы, какие герои, вернулись домой. Ну, хватит об этом… А вот чувствуешь ли ты своего читателя? Можешь ли сказать, кто любит твою прозу?

С.Е. Я своим читателем интересуюсь давно. Мне кажется, я отношусь к разряду непредсказуемых и неожидаемых писателей, писателей вне всяких обойм. Достаточно поздно начал печататься. Благодарен журналу "Юность" и Мэри Лазаревне Озеровой, за то, что они меня поддерживали. Хотя в некотором смысле я был нелюбимый ребенок. Может оттого, что у меня не было времени тусоваться, дружить со сверстниками. Даже из вашей сорокалетней компании, близкой мне по многим параметрам, я разве что с Толей Курчаткиным был близок, а так ни с кем водку не пил, в баню или по барышням не ходил. Я был какой-то неожиданный. Вроде бы я и был в числе клуба сорокалетних, но где-то на отшибе. Я даже в полемике с вами написал свои "Мемуары сорокалетнего". В 40 лет обычно мемуары не пишут. Что-то было в этом вызывающее. Хорошо помню, как вышли однажды из Большого Кремлевского Дворца вместе с Володей Маканиным, обсуждали съезд писателей, там и Маканин был упомянут хорошо, а меня Сергей Михалков в докладе назвал в одном месте начинающим писателем, в другом месте одним из лидеров сорокалетних, и в третьем месте — зрелым писателем. Очевидно, разными людьми писались части доклада. Един в трех лицах. Но критика меня особо не баловала. Я обязан своим успехом не критике, не литературной тусовке, я обязан читателям.

Недаром вспомнил "Юность". Такие мои произведения, как "При свете маленького прожектора", "Мемуары сорокалетнего", "Р-78", принесли мне популярность среди читателей одного из ведущих журналов. В "Юности" тогда печаталось немало интересных произведений, но было достаточно и секретарской макулатуры. И всё хорошее замечалось.

Молодые читатели и читательницы "Юности" были моими первыми горячими поклонниками. Это был достаточно интеллигентный слой людей, живущих, по преимуществу, духовной жизнью. В те времена таких было и в Советском Союзе, и в Москве достаточно много. Думаю, эти люди и остались моими читателями сегодня. Для меня очень важен мой новый роман "Марбург", который сейчас печатается в 10-ом и 11-ом номерах "Нового мира", а вскоре выходит книгой в издательстве "Дрофа".

В.Б. И всё-таки, твоей самой известной и нашумевшей книгой является "Имитатор", вокруг которого столько копий было наломано, столько прототипов было провозглашено. Уж очень на многих имитаторов конца застоя и начала перестройки это было похоже, сегодня прототипом можно и Михаила Горбачёва назвать. Главное — угадано содержание эпохи, её ритм, её фальшивый старт. Имитация перемен — это и есть наша перестройка. Когда лидеры коммунизма стали в мгновенье ока лидерами антикоммунизма. Герои соцтруда — жертвами большевизма, именитые писатели и художники, придворная элита времён застоя вдруг превратилась в отчаянных революционеров и борцов с советским прошлым. Увы, единицы выстояли и не сломались, отказались от имитации. Даже оголтелые антикоммунисты, настоящие лагерники — Андрей Синявский, Владимир Максимов, Александр Зиновьев, Леонид Бородин, Игорь Шафаревич, выступили в защиту русской государственности, отказались от союза с новоявленными имитаторами. Это было твое блестящее предвидение развития нашего общества.