День Литературы, 2005 № 06 (106) - [40]

Потом — от головы до ног

Свинцом спаяли рёбра гроба

(Чтоб он, воскреснув, встать не мог, —

Покойный слыл за юдофоба).

Блок говорил о своих тайных связях с отцом, не называя их. Наиболее очевидно следующее: поэт, как и Александр Львович, слыл в кругах левой интеллигенции за юдофоба. Приведём характерное высказывание З.Гиппиус: "Ведь если на Блока наклеивать ярлык (а все ярлыки от него отставали), то всё же ни с каким другим, кроме "черносотенного", к нему и подойти было нельзя". А "черносотенец", по той же устойчивой — ложной — традиции, означает юдофоб, погромщик и т.д.

В первом варианте Блок иронизирует над любителями подобных ярлыков, готовыми к решительным (в ветхозаветном духе) действиям. В окончательном варианте поэмы данная строфа претерпевает кардинальные изменения и выглядит так:

Потом на рёбра гроба лёг

Свинец полоскою бесспорной

(Чтоб он, воскреснув, встать не мог)

Как видим, юдофобская тема исчезает вообще, и в неприглядном свете изображаются хоронящие отца, чернь, выполняющая для героя-писателя-интеллигента постылый погребальный обряд.

Можно было бы понять Блока, если бы еврейская тема вообще исчезла в поэме в силу абсурдности самого обвинения. Однако она вновь возникает как свидетельство окончательной деградации отца:

Сей Фауст, когда-то радикальный,

"Правел", слабел… и всё забыл,

Ведь жизнь уже не жгла — чадила,

И однозвучны стали в ней

Слова: "свобода" и "еврей".

Эта строфа, имеющаяся в обоих вариантах "Возмездия", свидетельствует о том, что линия разрыва Блока с отцом проходит не только через несостояв-шуюся сыновнюю любовь, но и по идейному полю, "левому/правому" рубежу его. В результате "правая" составляющая личности отца получила такое поэмное "свободо-еврейское" воплощение.

В данном случае Блок поступает как типичный интеллигент: облыжно использует еврейский вопрос для дискредитации чуждых ему политических взглядов. Данной традиции поэт следует и в дневнике, изображая шурина, например: " … сидит Ваня, который злобно улыбается при одном почтенном имени Гершензона (действительно скверное имя, но чем виноват трудолюбивый и любящий настоящее исследователь, что он родился жидом?)".

Однако эта традиция Блоком же и нарушается, что свидетельствует о его непоследовательном интеллигентстве. Менее чем через год после дневникового "бичевания" Ивана Менделеева поэт мыслит подобно ему: "Приглашение читать в Ярославль — от какого-то еврея (судя по фамилии). Уже потому я откажусь". В дневнике 1917 года Блок выносит происходящему по сути отцовский вердикт, только вместо слова "свобода" чаще всего употребляет "революция", а вместо "еврей" — "жид".

Показательно, что не вошли в поэму и строки:

Где полновластны, вездесущи

Лишь офицер, жандарм — и жид.

Такое видение времени явно не вписывалось и не вписывается в интеллигентские стереотипы, оно роднит Блока с "Новым временем", которое поэт называл "помойной ямой", роднит с отъявленными черносотенцами: Ф.Достоевским, В.Розановым, М.Меньшиковым — с теми, от кого он постоянно открещивался и резко характеризовал (не будем приводить грубую интеллигентскую брань "певца Прекрасной Дамы").

Можно, конечно предположить: такая чистка первого варианта "Возмездия" — дело рук внутреннего цензора поэта. Блок прекрасно знал "кулисы русской журналистики" и испытал их действие на себе.

В дневнике от 25 марта 1913 года поэт воспроизводит "удивительную историю", рассказанную Ивановым-Разумником: "В "Заветы" прислан еврей из Парижа и откровенно заявлял, что "Натансон" и еврейские банкиры не станут субсидировать "Заветы", пока в редакции не будет хоть один еврей и пока еврейские интересы не будут представлены надлежащим образом; пусть погибнут "Заветы", говорил он, мы сделаем толстый журнал из "Северных записок". И далее Блок делает знаменательный вывод: "Таковы кулисы русской журналистики, я думаю, что всей", а также воспроизводит реакцию Ремизова: "Страшновато".

Конечно, могут возразить: мало ли что рассказал-насочинял Разумник. Однако и сам Блок (и многие другие — о них не будем) не раз сталкивался с ситуацией, которую нормальной не назовёшь и которая подтверждает невыдуманность истории. Приведём некоторые примеры: "Тираж "Русского слова" — 22400… Вся московская редакция — русская (единственный в России случай: не только "Речь", но и "Россия", и "Правительственный вестник", и "Русское знамя" — не обходятся без евреев"); "Более русскую "Нашу жизнь" … совсем заменила жидовская газета "Речь"; "Весной 1909 года … она (пьеса Блока "Песнь судьбы". — Ю.П. ) была погребена в IX альманахе "Шиповника" под музыку выговоров Копельмана за жидовский вопрос".

Итак, вряд ли Блок испугался "кулис русской журналистики", вероятнее, на его решение повлияло то, что определило обрезание другой сюжетной линии. В плане поэмы пунктирно обозначен такой вариант разрыва с семьёй, вырождения личности: "Еврейка. Неутомимость и тяжёлый плен страстей. Вино".