День Литературы, 2004 № 02 (090) - [40]

Ямщикову, например, посчастливилось дружить с Львом Николаевичем Гумилёвым. Нужно ли было великому ученому искать расположения властей и признания общества? Безусловно нет. В главном — в том, что составляло смысл его жизни,— время Гумилёва измерялось не количеством прожитых лет, а гениальной, философской глубиной и сутью их содержания. Лев Николаевич пережил ГУЛАГ без потерь для мудрости сердца и ума. Исступлённое зло, ненависть и принуждение к унижению — это на уровне физиологии. Того, чем гениальный человек способен пренебречь во имя безукоризненной человечности. Некое подобие постоянства может придать власти лишь ее четко выраженное отношение к ценностям, которыми духовно окормляется народ. Авторитет власти — это грамотно выбранная ориентация в пространствах культуры.

Ямщиков пишет о тех, кто живет в благодатных пределах русской православной культуры. Это не пиаровская показуха политиков, любящих креститься в храмах, смиренно пуча в пол взгляд перед телевизионными камерами, для всенародного умильного пользования. Это — другое. Это крепкая внутренняя вера, которая определяет смысл и суть существования и перед которой все вторично. "Все прочие знания приносят человеку только временную пользу, Богопознание же полезно человеку не во времени только, но и в вечности". Поэтому Ямщиков дорожит прежде всего людьми, степень величия которых определяется не общественным признанием, не званиями и заслугами, а внутренней содержательностью и некоей стержневой сутью, опирающейся на незыблемую основу православной веры и любви к своей земле. Для него в равной степени дороги и близки стоматолог Александр Иванович Селиверстов и блистательный публицист Валентин Курбатов, врач Лев Николаевич Скрябин и один из лучших современных иконописцев отец Зинон, директор областной детской библиотеки Алла Алексеевна Михеева и великий русский кинорежиссёр Андрей Тарковский... На них "и держится духовная жизнь русской провинции". Это тот самый мир естественных и здоровых человеческих взаимоотношений, от которого многие отвыкли.

"Мой Псков" — это книга с сильным эстетическим потенциалом. Сила её воздействия прямо пропорциональна духовной мощи людей, которых вспоминает Ямщиков. Содержание бередит, тревожит, постепенно возникающим осознанием за свое личное необременительное существование, за грех инерционной привычки к бессмысленности авангардного бытия, отторгающего связь с традициями и культурой. Невнятные чувства перерождаются в конкретную потребность осмыслить окрестный мир без комплиментарных пришёптываний масс-медийных толмачей, упростивших действительность до пределов элементарных физиологических потребностей.

Память и чувства отечественного современника широки, беспорядочно-небрежны и непростительно-доверчивы. Они прибиты к действительности гвоздями современной массовой культуры. Многие с интересом реагируют на слово "ценности", но когда выясняется, что речь идет о вечных ценностях — тускнеют, зевают и отходят в сторону. Как выясняется, жить с внезапно обвалившимися свободами непросто. Их обилие привело к парадоксальному результату — рабской зависимости и предельной несвободе от этих свобод. Достаточно попробовать свободно высказаться о проявлении одной из обилия свобод, как вас задушат обвинениями в тоталитарном консерватизме и мещанской тупости. Посадили, скажем, голого мужика в клетку, и он несколько дней на глазах у праздных зрителей изображал кобеля. Лаял, жадно жрал из собачьей посуды и бросался на зрителей. Психически здоровые люди совершенно справедливо считали его идиотом. И ошиблись. Потому что это была творческая акция. Как и другие акции по интеллектуальной насыщенности из того же ряда: публичное расчленение свиньи с элементами культового глумления, или интимные взаимоотношения с козой. Всё это, как оказалось, имеет некий творческий подтекст. Я пробовал читать продвинутые статьи авторитетных искусствоведов. Очень напоминают инструкцию по пользованию бетономешалкой. Во всяком случае, по своему суммарному эстетическому воздействию.

Как-то так получилось, что качество предоставленных творческих свобод, выражаемых на уровне приведённых примеров, не должно подвергаться публичному сомнению. Произошло смещение понятий. Писатель — далеко не всякий, кто умеет писать: ручкой по бумаге или бодро молотя по клавиатуре. Не хотелось бы, чтобы смысл, заложенный в это понятие, расползался и терял границы разумного. Нужно следить за здоровьем. В том числе и за здоровьем искусства. Оно не должно болеть чем-то венерическим, торчать на игле, кощунствовать и воспевать всё нетрадиционно сориентированное.

Настойчивая ритмика повторов одного и того же по содержанию, но с лёгкими изменениями формы, вырабатывает в нас привычку к любым, самым невероятным по идиотизму, творческим проявлениям. Описанный выше голый придурок с птичьей фамилией, изображавший кобеля, трансформировался в телепойло "За стеклом", смердящие содержимым выгребных ям "Окна", и бессодержательную придурь "Большой стирки". Что-то неприличное плодится и гнездится в месте, традиционно предназначенном для культуры. По городам и весям России шустрят мобильные группы временно опопуляренных телесериалами актёров с духовно необременительными репертуарами. В изобразительное искусство вползает что-то невообразимое: концептуально-авангардное, бессмысленно-сумасшедшее, расхристанное, надменное и самонадеянное.