День Литературы, 2003 № 06 (082) - [21]

Соб. инф.

Анатолий Яковенко В РОДИТЕЛЬСКУЮ СУББОТУ (Вспоминая Бориса Примерова)

Отмый, Господи, грехи поминавшихся

зде Кровию Твоею.

Из Молитвослова.

Во время моей учёбы в литинституте мы группировались как бы по интересам. Чаще всего поэты с поэтами, прозаики с прозаиками. И среди нас были уже в то время также свои кумиры! Ведь тогда как раз складывалась — отнюдь не просто — и судьба столь знаменитого ныне Николая Рубцова. Но он совсем не заслонял и всю остальную рвавшуюся на Олимп свежую поросль. И пусть не такую яркую и самобытную, но всегда державшуюся со всеми почти на равных.

Ведь, несмотря на различный возраст и не слишком частые у некоторых публикации, мало кто, тем не менее, считал себя неудачником. Каждый был тогда ещё в душе Пушкин или Толстой! Попробуй-ка, брось кому что-то излишне обидное. Сразу же, чего доброго, и кулака отведаешь в награду. Жили-то мы все в общежитии (на Добролюбовской), а тут уж редко в какой день обходилось без всевозможных застолий и споров.

Собирались обычно у кого-нибудь в комнате, читали друг другу стихи или рассказы. И, конечно, ждали сразу же на них откликов. Получилось, нет ли?! И где что-то более удачно — диалог, сцена или какая-то поэтическая строка — всё интересно. И кто попадает точно, а кто и ошибётся. Но у каждого восприятие возбуждённо-ревностное... ловят любую промашку.

И как-то вот так сошёлся я с Борисом Примеровым. Довольно уже известным тогда поэтом... ростовчанином и земляком самого Шолохова.

А надо также сказать, что в ту пору было негласное деление и всей нашей литературы. На северное (вологодское), южное (Ростов, Краснодар, Ставрополь) и сибирское — во главе с Иркутском. В Вологде жили Александр Яшин (с его глубинной и так до конца не оценённой повестью "Вологодская свадьба"), Василий Белов, Каратаев, Рубцов. Ростов особенно чтим был за имя Шолохова и его "Тихий Дон", а уж из поэтов тут тоже набиралось целое созвездие. И среди молодых больше всех заявлял о себе Борис Примеров. В Иркутске же царил над всеми Валентин Распутин.

Были, конечно же, ещё Евгений Носов в Курске, мечущийся из города в город Астафьев. Ну и также стоявший особняком Василий Шукшин. Не то алтаец, не то москвич,... рассказы которого, однако всё больше причислялись к знаменитой уже "деревенской прозе".

А Борис Примеров был лирик... тонкий и проникновенный. Редкость даже рядом с Николаем Рубцовым. И такой же придирчивый, чуткий к слову... ни один нюанс не упустит. Подметит даже то, что, казалось, и в голову не придёт обычному смертному.

С Николаем Рубцовым у Примерова был особый счет... и это чувствовалось во всём его поведении. Он ценил, уважал его, но в то же время и довольно ревностно относился к его славе. И когда случалось, что тот оставался у него на ночлег (Рубцов числился в заочниках и не имел твёрдого места в общежитии), то им приходилось даже с боем доказывать друг другу, кто же из них более достоин спать на кровати. Да и в стихах Рубцова Борис нередко находил какие-то погрешности. Или делал вроде этакого вот замечания на его ставшую затем знаменитой песню "В горнице моей светло":

— Он же детдомовец,— заикаясь и как всегда несколько натужно, ронял Борис.— Рос без матери... вот и заставляет её тут идти одну среди ночи за водой.

Не знаю, что в данном случае больше всего двигало самим Борисом. То ли жалость и сыновний долг по отношению к собственной матери. То ли вообще существующая между людьми какая-то особая грань. Ведь образ матери, безусловно, был для него чем-то слишком возвышенным. И он не допускал любого пренебрежения к нему даже в стихах.

В другой раз он тоже произнёс нечто совсем неожиданное. И хотя тут дело касалось уже не поэзии, а больше прозы и, в частности, последних повестей и рассказов Василия Белова (таких, как "Привычное дело", "За тремя волоками", "Весна", "Под извоз", "Кони", "Колоколёна"), но в словах Бориса поразил даже не общий пафос и сама оценка этих произведений, а тот вывод, который вдруг вынес и сделал он после их прочтения.

— Ты вот сам ездил уже не раз на шабашку,— бросил он, глядя отчего-то мне прямо в глаза и стараясь тем самым вызвать меня на какой-то откровенный разговор.— И знаешь, что в каждом месте бывает по-разному. А тут по бедным вологодским деревням берутся судить о юге. Но у нас-то на Дону или на Кубани, совсем всё по-иному! И земля лучше, и солнышко греет теплее... поэтому и колхозы почти все намного богаче.

Чувствовалось, что Борису было отнюдь не безразлично такое мнение. Ведь колхозы и совхозы их действительно очень сильно отличались от того же Нечерноземья, где к этому времени во многих деревнях было уже попросту некому работать. Потому как все снимались с мест и разъезжались по соседним городам. Но когда началась перестройка и пошли "ликвидировать" ещё довольно крепкие хозяйства, то тут-то и оказался прав Борис. Нельзя и совсем незачем было начинать крушить везде и всё подряд.

Вообще Примеров был как бы дитя советской эпохи. Он не умел и не хотел устраивать свою жизнь на какой-то иной лад. Его имя было на слуху, он часто печатался и ездил в командировки. Кроме всего прочего, постоянно писал ещё всяческие исторические исследования. И ему незачем было изменять каким-то прежним принципам. Да и литературный багаж у него вполне соответствовал всему его настрою. Он шёл от классики, и его учителями были те же, как и у Николая Рубцова, Тютчев, Фет, Есенин. И в осмыслении нашего исконного национального пути ему было на что опереться. Он обходил друзей и испрашивал у них редкие для того времени книги: "Дневник Достоевского" в старом дореволюционном издании, "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя, Киреевского, Хомякова и даже "Византизм и славянство" совсем считавшегося крамольным и запретным Константина Леонтьева. Но если у Рубцова звучало уже что-то пророческое, боль и тревога за всю Святую Русь (Россию ли), то у Бориса только ещё начиналась переоценка ценностей и всего нашего губительного отхода от своих изначальных христианских основ.