День Литературы, 2003 № 03 (079) - [26]

Их "приемы" могли помочь написать Михаилу безделицы типа "Испытания", но настоящее искусство было как вспышка спички, осветившей в Гендриковом искривленное страданием лицо Маяковского. Брик и Шкловский все врали про его многочисленные новаторские приемы: он, когда писал, не пользовался никакими приемами, а просто "до утра раннего, в ужасе, что тебя любить увели, метался и крики в строчки выгранивал, уже наполовину сумасшедший ювелир".

Каковы были крики, таковы были и строчки — короткие, длинные, в рифму и не в рифму... Строки тогда что-либо значат, когда в них "выграниваются" невыдуманные, нестерпимо жгущие тебя изнутри страдания, боль, мука, — или, напротив, бьющие через край любовь и радость, но не так, как у сумрачного Маяковского, а так, когда ранним утром, пригретый солнышком, сидишь на базу и слышишь доносящийся из куреня милый голос маменьки, растапливающей печь кизяками, видишь ястреба, зависшего на распластанных крыльях высоко над тобой, в наливающемся голубизной небе, и чувствуешь, что никакого другого счастья, кроме этого, тебе не надо.

Полностью роман выйдет в нынешнем году

в московском издательстве “ИТРК”

и журнале “Наш Современник”.

Глеб Горбовский “НЕ “РАШЕН” Я, А – РУССКИЙ!”

НОСТАЛЬГИЯ

Юре Паркаеву

"...В Москву — разгонять тоску."

Постарел, измаялся — увы:

не могу добраться до Москвы.

Сколотить способен на билет,

а, поди ж ты, не был много лет.

Знаю, там, как в сне берестяном,

дышит друг мой в переулочке одном.

Там почиет меж кладбищенских берёз

Свет-Есенин — властелин страстей и грёз.

Там земля как хлеб густая — не пустырь,

православной веры символ —монастырь.

Там клочки разогнанной тоски

и друзей усопших огоньки...

Постарел, извёлся, жив едва.

Но в груди, как колокол — Москва!

ПОДПИСЬ

Меня призвали не благие,

а так — сопение и потность,

и кошельки у них тугие...

И говорят: "Поставьте подпись."

Суют какую-то анкету

под нос, а в пальцы — авторучку.

Но у меня желанья нету

свою поставить закорючку.

Тогда они достали флягу,

распространился дух коньячный...

И тут я плюнул на бумагу

и получил поджопник смачный!

Они ворчат: "Старик проклятый...

Жмот... Жаба в натуральном виде!"

А вы подделайте, ребята, —

я разрешаю... И — валите.

ЗА СТОЛИКОМ

Заглянул, по малому, в пивнушку:

выпить кружку жидкого пивка.

И узрел за столиком... старушку,

что "сушила" кружку в три глотка.

Испросил соседства — разрешила.

После третьей — вспыхнул разговор.

Оказалось, бабушка грешила

по отсидке срока за... топор.

Зарубила мужа-мудозвона:

он ее на стерву променял.

Десять лет ее губила зона,

а теперь за столиком — финал.

...Догадалась, что я ей — не ворог,

не ханыга и не мент в пальто.

Да и лет ей оказалось... сорок,

а не девяносто и не сто.

ОККУПАНТЫ

На что это похоже:

как тучи, как бурьян, —

одни и те же рожи

заволокли экран!

Кто вздыбил муть такую?

Владельцы вилл, "тойот"?

Кто платит, тот банкует,

танцует и поёт.

Народ нахмурил брови:

на кой ему шуты?

Неровен час, неровен —

допляшут до беды.

Народ опять обужен,

обижен, обнесён...

Ему Есенин нужен,

а не старик Кобзон.

СВЯЗКА

На теплоходе в Тихом океане

в подпалубной каюте на двоих...

Он возлежал на замшевом диване,

а я — на койке, утомлён и тих.

Он так храпел нещадно, с завываньем,

стонал во сне, как будто — на костре!

А за бортом — солёных брызг сдуванье

и редкий снег — курильский — в декабре.

Но вот сосед затих, как отключился,

с груди отпала в сторону рука...

А свет в иллюминаторе сочился

скупой зарёй, прошившей облака.

Я сам затих и тяжко в койку вжался.

И так мы плыли — связка двух сердец...

И я шептал: "Очнись... опомнись... сжалься."

Но был, как Бог, — неумолим мертвец.

НОЧНАЯ СОБАКА

Лай ночной бездомной собаки

в снежном парке... И ветра вой,

Кто ее сочинил во мраке?

И зачем оставил живой?

Мне бессонница грызла душу,

мне бессмыслица жгла мозги...

Я не Бога — собаку слушая

и сплетал узор из тоски.

Нужно было выйти из дома,

углубиться в парк... Но мерзка —

пеленала волю истома,

то есть — просто кишка тонка!

А потом моя плоть уснула.

И во сне — больным языком —

мне собака руку лизнула, —

как... ошпарила кипятком!

РАССВЕТ

Рассвет в бесснежном декабре

над грязной шкурой Петербурга...

Тысячелетье — третье на дворе,

и там же чья-то съёжилась фигурка.

Там, над помойкой черного двора,

И копошится с мыселькой — разжиться