День Литературы, 2003 № 02 (078) - [28]

Смотри — вот знаменье Риму.

ВЛАДИМИР МИШИН

Родился в Башкирии в конце 50-х гг. прошлого века. В Екатеринбурге оказался по приказу Родины (в лице Министерства обороны) в конце 70-х гг. того же века. Писать стихи, как и все, начал еще в раннем детстве. Но дописывать их до конца наловчился только в последние лет десять-двенадцать. Для этого ему пришлось закончить среднюю школу и не доучиться в художественной, отслужить в армии, получить высшее образование в стенах Свердловского (тогда еще) архитектурного института, потрудиться на различных поприщах и даже обзавестись собственной дочерью.

За последнюю пятилетку ничего нового не написал и ничего старого не опубликовал. (Псевдоюмористические подборки в соответствующих разделах екатеринбургских газет просьба считать недействительными.)

ВЕСЕННЯЯ ОХОТНИЧЬЯ

Безродная трава пробилась и окрепла,

вдруг стала ночь скромней — и все наглее день,

калеки дерева, восставшие из пепла,

все гуще и черней отбрасывают тень.

Ну, вот и дождались летального исхода —

зима почила всё ж на сотый день весны,

ужо теперь держись, распутница погода, —

уж лето точит нож на наждаке луны.

И каждый выбирай — с какою тварью в паре

станцуешь первый вальс,немного погодя, —

когда повеса май сыграет на гитаре

и задрожит асфальт под струями дождя.

Признания весны обманчивы и хрупки

как многолюдье льдов, растаявших как сон.

На свет извлечены коротенькие юбки —

открыт до холодов Охотничий Сезон!

СТРАШНЫЕ СКАЗКИ

Ну, здравствуй, дочь, я выпил — но пришел.

К тебе пришел — кому еще я нужен?..

На ручки к папе хочешь? — хорошо.

Пусть стынет без того остывший ужин.

Рассказывай: как у тебя дела,

как ты спала — и кто тебе приснился,

Ты не спала — ты все меня ждала?

Прости, малыш, я малость припозднился.

Я шел к тебе через дремучий лес,

в котором волки, совы и лягушки.

Я заплутал без компаса и без

последних сил — но выбрался к избушке.

А там в гостях меня держал медведь,

Его жена и косолапый мишка…

Прости мне ложь бессовестную — ведь

мне некому покаяться, малышка.

Потом я плыл по морю на бревне,

кишащему голодной барракудой

с громадным зубом. Но не страшно мне

по морю было плыть к тебе — покуда

все не сгубил зеленый крокодил

со змеем-другом родственного цвета…

Прости мне, что не я тебя родил.

Что грудью не кормил — прости и это.

Потом к тебе я по небу летел

средь туч лохматых — как воздушный шарик.

Но с курса сбился в темной темноте —

ведь я забыл из дому взять фонарик.

И потому, что не было огня,

я далеко от дома приземлился…

Прости — что ты похожа на меня.

Прости и то, что я вообще родился.

Прости мне все что было и что есть,

а, главное — прости за то, что будет.

Что, дочь,

на шею папе хочешь сесть?

Садись, дружок, от папы не убудет.

Я для тебя не жаден и не зол,

не занят, не устал и не простужен…

Ну, здравствуй, дочь! Я наконец пришел —

Пришел к тебе. Кому я еще нужен?

НЕТРЕЗВОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ Н.РУБЦОВУ

За окном крещенский вечер.

И, с цепи сорвавшись, ветер

снег с деревьев рвет и мечет

поздним путникам в лицо,

будто спелые початки

или белые перчатки.

И до лестничной площадки

запорошило крыльцо.

Хорош

о в такую стужу

из окна глядеть наружу

и хлебать за лужей лужу

чай из чашки с голубой,

золотистой ли каймою

с добрым кумом иль кумою,

дуя в блюдечко немою

оттопыренной губой.

Хорошо в такую вьюгу

отлететь душою к югу,

к закадычному ли другу,

к записному ли врагу, —

и на сахарном песочке

греть простуженные почки,

нежа пятки и носочки

на кисельном берегу.

Хорошо в такую темень

обращаться к вечной теме

смысла сущего — и с теми,

кто не верит в таковой,

в сотый раз не согласиться;

а душой переместиться

в край березового ситца

или липы вековой.

Хорошо в такую пору

напиваться до упору,

находя себе опору

в теплой плоскости стены

рядом с газовой горелкой,

также — в скорописи мелкой;

и — летающей тарелкой

плыть над плоскостью страны.

НОЧНОЙ ЭКСПРЕСС

В скором поезде, в пятом вагоне

едешь ты и считаешь в окне

редких белых ворон — и того не

знаешь даже, что едешь ко мне;

что всего-то каких-нибудь сорок

нас часов разделяют с тобой.

И гора апельсиновых корок

в полумраке купе голубой,

непривычный имеет оттенок —

как твои же, должно быть, глаза.

И глядят друг на друга со стенок

неумытых зеркал образа,

раздвигая пространство настолько,