День Литературы, 2002 № 08 (072) - [12]

Летний сезон в "Новом мире" отмечен повестью С.Шаргунова "Ура!" ("Новый мир", 2002, №6), романом Галины Щербаковой "Ангел мёртвого озера" ("Новый мир", 2002, №7), пьесой Б.Акунина "Гамлет". Удивительно, что опытнейшие редакторы этого журнала напечатали "скопом" произведения столь сомнительного художественного качества. Об одном из них я скажу подробнее — о новоявленном Гамлете.

Б.Акунин на страницах "Нового мира" традиционно оттягивается как драматург. Обращает на себя внимание вот какая деталь: от своей трудной, неудобопроизносимой грохочущей паспортной фамилии (Г.Чхартишвили) автор ринулся в другую крайность. Что за хлестаковская лёгкость, что за пошлый псевдоним — Акунин, даже с приставкой Б., не отражающей к тому же авторской сути. Хорошо подошло бы ему что-нибудь среднее и вместе с тем более подлинное — скажем, Фёдор Акунашвили (версия).

Опубликованное в 2000 году его первое драматургическое произведение получило дурную прессу. Дело в том, что акунашвилиевская "Чайка" кишела, как падаль червями, намёками на сексуальные извращения действующих лиц. Эти намёки порочили, пачкали настоящих чеховских героев, прекрасных и странных людей, знакомых каждому с детства. Неудивительно, что критики самых разных художественных и идеологических направлений как один встали на защиту любимых чеховских образов.

Не в этом, однако, состояла главная оплошность предпринимателя, столь удачливого во всех других начинаниях. Может быть, следовало бы простить автору моральную нечистоплотность, но был у него в том сочинении грех для литературного творчества более значимый. В сравнении с исключительной чеховской языковой магией текст Ф.Акунашвили представлял собой серую словесную массу, и даже знаменитый дар сюжетиста не смог оживить её.

Оставив Чехова, Островского, Грибоедова и обратившись к Шекспиру, он поступил, конечно, правильно. По крайней мере с точки зрения языка претензий уже не будет — само по себе невозможно сравнивать английский Шекспира и акунашвилиевский русский. Что же касается повторяемого сюжета, его сила в подлинном Гамлете неисчерпаема, на всех хватит. И вообще, могут сказать: главное — не буква, а дух. Густопсовым акунашвилиевским духом текст пропитан от первой, до последней точки. Гамлет — Офелии:

"Быть честной да красивой — перебор.

То вещи несовместные. Довольно

Чего-то одного. А не согласна —

Ступай-ка в монастырь.

Снова хочет ущипнуть её. Офелия вскрикнув, отскакивает."

Что движет Ф.Акунашвили? Не одно же только корыстолюбие, побуждающее его к новым и новым рекламным акциям относительно своей "торговой марки". В основе основ лежит, конечно, тоска о подлинном творчестве, страсть, но страсть бесплодная, будто проклятая. Наряду с этим рука об руку идёт гордыня, несогласие с подобным положением вещей, вызов.

У Юкио Мисимы в "Золотом Храме" (роман, к появлению которого на русском языке наш господин имеет самое непосредственное отношение, его прекрасный перевод и теперь нельзя не вспомнить с искренней благодарностью) главный герой уничтожает прекрасный древний Храм, уязвлённый его величавой красотой, невыносимым присутствием красоты рядом с его, Мидзогути, несовершенством.

Герострат сжигает Храм Артемиды, чтобы прославиться.

Любопытно, какой из этих мотивов был более значим для Ф.Акунашвили при написании его "Гамлета"? В любом случае старания оказались напрасными: с красотой он не расправился, имя своё не обессмертил. Он только ворвался "на самое дорогое кладбище" и поплясал на одной из заветных могил.

Ал.Михайлов БЕРКУТ В НЕВОЛЕ (О книге Сергея Куняева “Русский беркут” )

Ожесточённые споры вокруг литературного наследия советской эпохи, которые накаляли атмосферу писательских собраний и получали отклик на страницах печати лет 10-15 тому назад, либо нашли провоцирующие новые баррикады продолжения в мемуарах, либо в вялых репликах уже как бы вдогонку, на лестнице. Неприятный осадок остаётся от того, что в спорах этих просматривается непременное желание приподнять себя, любимого, и близких себе за счёт унижения другого или других, не любимых.

Я всегда придерживался той точки зрения, что писателей нельзя выстраивать по ранжиру, ибо каждый из них, если он истинный творец, занимает своё место. Тогда не надо толкаться, выпихивать кого-то на обочину, подвигая себя или друзей на видное место.

Как ни выпихивали (и выпихнули-таки!) в 30-е годы минувшего века не просто на обочину, а в безымянную могилу Павла Васильева, стихи и поэмы его и сегодня окатывают нас мощной волной душевной отваги и плотской страсти. И ведь даже когда после двадцатилетнего небытия, то есть непечатания его сочинений, во времена "оттепели", вышла сравнительно небольшая книга Васильева, и тогда нашлись желающие устроить ему жестокую проверку на социальную совместимость с советской литературой и снова отказать поэту в признании.

Я пишу это, приветствуя появление документальной повести Сергея Куняева "Русский беркут", посвящённой биографии Павла Васильева.