День Литературы, 2001 № 02 (053) - [31]

Вообще я подозреваю, что сам-то пастух Красного Быка — человек достаточно трезвый. И потому так уверенно провоцирует других. Не только по части выпивки. Охотно воспроизводит, например, все то, что наговорил Венедикт Ерофеев про евреев. "Песенки товарища Раувергера… или Оскара Фельцмана, Френкеля, Льва Книппера и Даниила Покрасс, короче… Соломона Лазаревича Шульмана, Инны Гофф и Соломона Фогельсона…" (Это — Веничка бредит). "И на самом деле, как по-русски не высморкаться в адрес всей этой официально-либеральной придворной челяди". (Это уже Бондаренко — от себя.)

Зачем такие вещи пишет Ерофеев — понятно: ради "люмпенской широты восприятия". Никакого биологического антисемитизма у Ерофеева, разумеется, нет, а есть художественная задача, есть игра, мифологизация пропащего русского, от имени которого Ерофеев и пишет.

А Бондаренко зачем это со смаком (то есть со сморком) цитирует? В нем ведь тоже ни на понюх нет никакого антисемитизма. Но тоже есть игра. Провоцирование дураков. Такая "художественная задача".

Постойте, какая «игра» — у критика? Это у прозаика — «герой-повествователь». А у критика вроде объективная реальность?

Как бы не так. И у критика — "художественная задача". Он — человек, затравленный швондерами, и потому сам их травит. Он дразнит шестидесятников, которых ненавидит вполне театрально, и "всех этих" Кобзонов и Пляцковских с Фрадкиными, а также "всех Евтушенок и Окуджав сразу" употребляет непременно во множественном числе.

Это сочетание трезвой зоркости и пьянящей безоглядности, то есть «сразу» — профессиональная тайная любовь к материалу и профессиональная же явная ненависть к нему — и есть характер Владимира Бондаренко, его «имидж» в теперешней литературной ситуации.

Да позволится и мне маленький "генетический анализ"? Я вижу, что сочетаются тут: унаследованная от матери поморская негромкая тягловая двужильность и от отца-запорожца — развеселый нахрап, удаль казака, который сначала рубит, а потом смотрит, кому и за что попало.

С таким уникальным набором качеств — только Красного Быка и пасти.

Юрий Буйда ТРИ РАССКАЗА

ГЕГЕЛЬ И ГОГОЛЬ

Как оно и бывает нередко между соседями, Георгий Федорович Гегель недолюбливал Николая Михайловича Гоголя, который, в свою очередь и в силу бешеного своего норова, соседа ненавидел лютейшей ненавистью.

Основательный, крупный, флегматичный и упрямый Гегель был учителем физики и математики в средней школе. Он выращивал цветы перед своим домом, а весною вдруг снимал с полки одну книжку за другой и углублялся в чтение лирической поэзии, но в сновидения свои никого не посвящал. Жил он одиноко в доме, где не было места не только пылинкам и соринкам, но и любому беспорядку. Из уважения к однофамильцу он осилил все его труды, но из чтения вынес только глухое чувство обиды на Абсолютный Дух, которому любая отдельная личность была лишь служанкой. По ночам, убедившись, что городок уснул, Георгий Федорович поднимался на крышу своего дома и долго-долго мочился во двор, струя его была такой тугой и мощной, что при желании, ухватившись за нее, человек средней комплекции вполне мог взобраться на крышу. Однажды школьники из озорства прибили гвоздями к полу его портфель. Убедившись в том, что любая попытка оторвать портфель от пола приведет к порче имущества и ехидному смеху школяров, Георгий Федорович спокойно проговорил: "Кто это сделал, пусть сам и вернет мне портфель в целости и сохранности" и покинул класс. Озорники затаились. Портфель так и остался стоять прибитым к полу. По завершении учебного года мастера, красившие полы, обвели доски вокруг портфеля белой краской, тем дело и кончилось.

Георгий Федорович был тайно влюблен в дочку Гоголя — Марину, девушку такую ленивую, что муха, попавшая в ее тень, тотчас засыпала на лету и висела в воздухе, пока Марина не уносила свою тень куда-нибудь в другое место. Однако по физике и математике у нее всегда были хорошие и отличные оценки: ведь от ее улыбки, по всеобщему убеждению, можно было прикуривать.

Николай же Михайлович Гоголь, ее отец, был одержим зудом изобретательства, заставлявшим его иной раз вскакивать среди ночи и, мешая домашним, хвататься за молоток, зубило, сверло или карандаш, чтобы тотчас воплотить в металле, дереве или хотя бы пластилине только что посетившую его очередную гениальную идею. При этом водопроводные краны в доме вечно подтекали, двери сами собой открывались и закрывались, крыша протекала, а собака Навуходоносор наотрез отказывалась качать воду из колодца для полива огородных грядок. Николай Михайлович покушался не только на покой людей или предметов, но и подвергал испытаниям родной язык. "Зачем тратить так много букв в слове «красный»? — кричал он. — Ведь можно сэкономить на «и» кратком, поставив его крышку над буквой «ы», и все поймут. А?" Издали он был похож на маленькую лохматую собачку с вытаращенными по-рачьи глазенками, бессмысленно носившуюся по жизни взад-вперед с бестолковым лаем и презрительно отвергавшую саму идею покоя…

Если упорство садовода Гегеля, любившего цветы, почти всегда оказывалось бесплодным, и палисадник его напоминал скорее выставку веников, чем георгиновый рай, то безалаберность Гоголя, швырявшего в землю любые семена, лишь бы поскорее от этого дела отделаться, вознаграждалась буйством великолепных красок в палисаднике и богатством цветочного убранства, украшавшего его старый деревянный балкон.