День козла - [20]

Сорокин обречено кивнул.

– Ты, Иван, – обратился полковник к Гаврилову, – через разрешительную систему раздобудь список лиц, а также организаций, особенно частных охранных структур, имеющих нарезное огнестрельное оружие…

– Знаешь, сколько таких наберется? – встрепенулся милиционер.

– Подключи участковых. Обратите внимание на то, как хранится оружие. Охотников, у кого есть карабины с оптическим прицелом, в городе наверняка немного, возьми на карандаш наиболее подозрительных. Например, тех же дедков упертых, о которых нам Сорокин рассказывал. Или пацанов, имеющих доступ к оружию отцов-охотников… В общем, не мне тебя учить. Если уж вы грабежи раскрываете, – усмехнулся полковник, – то наш случай можно квалифицировать как разбойное нападение с применением огнестрельного оружия. Так что действуй по привычной схеме. Ну а я с райвоенкоматом свяжусь…

– А там что за дела? – поинтересовался Гаврилов.

– Поговорю насчет ребят, которые в Чечне воевали… в других горячих точках. Особенно снайперами.

Коновалов помолчал, потом решительно разлил по рюмкам оставшуюся в бутылке водку.

– Давайте еще по одной, и спать. Ты, майор, где остановился?

– В гостинице место забронировал.

– В элитной?

– Да нет, в «Доме колхозника». Поближе, так сказать, к народу.

– Ну и добро. Завтра занимаемся по своим направлениям. Встретимся в двеннадцать-ноль-ноль. Здесь, на даче. Обсудим, что у кого прорисовывается.

– А как же президента? Покажешь? – напомнил Гаврилов.

– Спит он уже… – и, заметив, как вздохнул разочарованно милиционер, утешил. – Да увидишь еще. Случай представится.

– Хотелось бы вблизи… Так он завтра с Душновой встречается? Слыхал, на дому ее посетит.

– Возможно, – неопределенно пожал плечами полковник.

– Вот ведь сука! – ругнулся в сердцах Гаврилов. – Умеет же, сука, даже таких людей облапошить!

И Сорокин поддакнул скорбно.

– Поощряем незаконное врачевание, чертовщину всякую на самом высоком, государственном, можно сказать, уровне!

– Ладно, ладно, – примирительно пожал им на прощание руки половник. – Для правителя вера в сверхъестественное – еще не самый большой грех.

– А какой самый большой? – с хмельным упорством настаивал Гаврилов.

– Будто сам не знаешь, – буркнул Коновалов и добавил вполголоса, закрывая за гостями калитку. – Оглянитесь вокруг, олухи, в какой стране вы теперь живете, – и неожиданно для себя подытожил. – Факт!

XII

С утра погода испортилась, поднявшийся с ночи ветер нагнал клочкастые, похожие на грязные комки ваты из рваных матрацев, тучи, зачастил дождь, замутнивший оптический прицел, но стрелок все равно различал каждый кирпичик в стене помпезного коттеджа Дарьи Душновой. Слегка поведя стволом винтовки, он вгляделся в унылую очередь, тянувшуюся вдоль улицы к заветной калитке. Не менее трех десятков человек, прикрывшись зонтами, застыли в ожидании приема целительницы.

Стрелок видел их лица – угрюмые то ли из-за ненастья, то ли по причине болезни, и понимал, что от хорошей жизни к таким, как Дарья, не ходят. В государственных больницах – нищета, хамство персонала, отсутствие лекарств, бесконечные поборы. В частных – дороговизна несусветная, а в итоге нередко тоже шарлатанство, что и у Душновой, только берет она с клиентов все-таки меньше, по-божески… Это бывший президент с жиру бесится, належавшись по заграничным клиникам, даже в Китай, говорят, за здоровьем ездил, а теперь бросился к доморощенным врачевателям, надеется, небось, что они народными средствами, дедовскими способами, молодость ему вернут. У них, знатных да богатых, всегда так-то – пока в силе, носы от родни воротят, а как сбросят с поднебесных высот – куда им? Да к своим, родным, в подол плакаться. Свои-то, мол, простят, поймут, помогут… Нет, шалишь! Раньше о народе думать надо было, когда великую страну разваливал, державу тысячелетнюю, да общественное добро кому ни попадя растаскивать дозволял, когда войну начинал – глупую, на предательстве всеобщем замешанную, на которой тысячи мальчишек положил…. А теперь, вишь ты, о своем здоровье озаботился, цепляется за жизнь изо всех сил… А ты спросил, сволочь, у тех пацанов, что в Чечне под пули боевиков, твоими же подручными вооруженных, подставил, хотят ли они жить? А у тех, кто вовсе не родился из-за реформ твоих долбанных? Может, доведись им жить, они бы, в отличии от тебя, пользу стране, а то и всему миру, принесли! Ну ладно, миру, это, может, и слишком, не те масштабы, но хотя бы родителям своим стали утехой на старость! Так нет, все перечеркнул для них нетрезвый правитель! А теперь пришло его время платить по счетам. Нельзя, чтоб наворотив такого, обездолив стольких, жизнь им искорежив, почивать мирно на лаврах, по больницам да курортам раскатывать, в бассейнах теплых плескаться, есть да пить всласть!

Есть поступки правителей, – думал, нянчая винтовку, стрелок, – которые народ не может прощать. Но народ – понятие расплывчатое, как бы абстрактное. И должен обязательно найтись тот единственный, кто воплотит в себе волю большинства. Народные песни знают и поют все, но слова к ним придумывает кто-то один. Таким выразителем чаяний миллионов, мстителем за обиды, нанесенные стране, станет он, стрелок. И пусть именно здесь, в заштатном городишке, исполнится вынесенный историей справедливый приговор Первому президенту…