День казни - [46]

Акоп заметил мое откровенное восхищение и, заметно польщенный, помогая мне раздеться, повторил несколько раз:

"Да, мирза, цветы - это услада глаз, отдохновение души". "Воистину так, - отвечал я ему, - но ведь надобно умение, чтобы вырастить их, дело это тонкое, многотрудное, талант особый нужен для этого, не каждому дано!..

Слова эти, как нельзя более пришлись по душе Акопу, он повесил на гвоздь мою шубу, внёс из комнаты плоскую подушку, положил ее на сиденье стула и, предупредительно взяв меня под руку, усадил за круглый, накрытый белоснежной скатертью стол.

Вот что доложу я вам, судари мои, одна из причин, из-за которой ты не в силах со всею подобающей решительностью отказаться от пагубного зелья, это превратности судьбы. Ибо не будь превратностей судьбы, мне не пришлось бы сегодня в неурочный час встретиться с Акопом и поневоле оказаться его гостем. А он, мой сосед, которого я всегда избегал, и избегал не без оснований к тому, выказывал сейчас такое ревностное, такое горячее гостеприимство, так радовался и волновался, что я не на шутку встревожился за его сердце, переусердствует, подумал я, и грохнется сейчас с сердечным приступом, чего доброго. Беды не оберешься.

Усадив меня с надлежащей учтивостью, Акоп прошел за большой кухонный шкаф, который разделял веранду на две неравные части, и я услышал плеск воды, он мыл руки под краном. Тут он, конечно, сплоховал, ему бы следовало прежде руки помыть, а потом уже касаться гостя и его одежды, от излишнего усердия он поступил наоборот. Ну, да ладно, не будем привередливы, им же движут самые лучшие чувства. Он вымыл и вытер руки, после чего вышел из-за шкафа, играющего роль перегородки, и многозначительно произнес: "Сию минуту!" Я сидел, ждал, любовался цветами. Спустя некоторое время из-за шкафа-перегородки вышел Акоп с подносом в руках, уставленным тарелками с холодным мясом и разной зеленью и бутылкой водки. Сегодня, как я погляжу, у меня особое везение на подносы. Может быть, подумалось мне, сегодня день рождения кого-нибудь из детей, и мой сосед решил и меня на радостях угостить?

Что за притча, Акоп, спросил я, с чего бы это? Не задавай вопросов, отвечал он, не спрашивай ни о чем, нам с тобой обоим не спится, а ночь долгая, до утра времени много, так почему бы армянину с мусульманином не сесть по этому случаю за стол и не выпить, благосыовясь, тутовки? Ей-ей, дело богоугодное, творцу единому, что над нами над всеми, это понравится.

Я засмеялся и сказал: браво, отличная мысль, почему бы и нет, но смотри, Акоп, неровен час, ты мне свинину скормишь?! Никогда, поклялся Акоп, никогда в жизни не станет он мусульманина потчевать свининой, он знает порядок, и на столе перед гостем в тарелке в отварном виде самая что ни на есть молодая телятина, так что будь спокоен.

Хорошо, коли так, сказал я, а сам покосился на бутыль с водкой: что, как напьется плут, подумал я, и снова закуролесит, поносить меня, чего доброго, станет, и все наше распрекрасное застолье полетит к, чертям? Ибо что бы он тут ни говорил, а нельзя же забывать, что это Акоп, и надежд особых на него возлагать не приходится, сорвется - нипочем не удержишь. Но, с другой стороны, как же встать и уйти? Неприлично, как ни крути, недостойно, попросту невозможно. И посему я предался воле провидения и остался, и будь что будет, ушел же я сегодня (и не как-нибудь, а с честью, надо признать!) от такого человека, как Салахов, ушел счастливо и, вернувшись домой, нашел в добром здравии свою дорогую жену, и этот вдвойне счастливый день не мог закончиться бесславно, это было бы несправедливо.

Акоп между тем нарезал хлеба, расставил тарелки на круглом столе, принес вилки, обтер одну чистым полотенцем и положил ее на мою тарелку. Мирза, спросил он, ты как привык - ешь и пьешь или пьешь и закусываешь? Спросил - и весь внимание: ждет ответа.

Я понял, что вопрос этот для него принципиальный, и спросил в свою очередь: а ты. Акоп? Пока не опрокину ста граммов, кусок в горло не идет, признался он. А я тоже, как ты, сказал я ему, пока не выпью, не только что кусок, а и воды глоток не проглочу.

Ответ мой привел в восторг Акопа, он так и расцвел, казалось, сейчас пустится в пляс, прищелкивая пальцами. Откуда ему знать, что я - непьющий и что если случится мне выпить разок-другой в год, то разве что от очень хорошего настроения. Но сегодня, решил я, я буду пить наравне с Акопом, сколько он, столько и я, и посмотрим, что из этого получится. Ведь вот обычай прекрасный у армян заливать горе-беду отрадным зельем, выпьют стакан-другой и придут в равновесие. А как мы, мусульмане, поступаем в жизненных невзгодах? Жен посылаем в мечеть с пожертвованиями, чтобы помянули нас там в своих молитвах.

Акоп, еще не присев, все возился, накрывая на стол, откупорил, наконец, бутылку и попросил у меня дозволения сесть. Я, говоря откровенно, немало подивился такой церемонности и отвечал: что за слова такие, кум Акоп, конечно же, садись, ты хозяин, я гость, сидеть нам, стало быть, друг против друга. И опять он обрадовался, как дитя, уселся, подцепил моей вилкой отменный кусок телятины и положил ее мне на тарелку. Потом поднял свой стакан, и я приготовился слушать длинную-предлинную здравицу, на которые, как это известно, армяне и грузины такие мастера, но Акоп сказал коротко: мирза, сказал он: давай выпьем за то, чтобы наихудшие дни нашей жизни были не хуже этого.