День гнева - [92]

— Спокойно! — приказывает Апарисьо своим домочадцам и прислуге, собираясь выйти на площадку. — Я сам поговорю с этими господами и все улажу.

Слово «господа» плохо вяжется с толпой остервенившейся солдатни: не менее двух десятков французов — под их тяжкими сапогами гудят и постанывают деревянные ступени, от зычной брани ходят ходуном стены — высаживают двери в квартирах нижнего этажа, врываются в них, все сметая и разнося на своем пути. Апарисьо с первого взгляда оценивает ситуацию, понимает, что добрым словом и уговорами с ними не совладаешь, а потому, сохраняя присутствие духа, поспешно возвращается к себе в кабинет, торопливо достает из ящика секретера узкий длинный кошель, плотно набитый звонкой монетой, и, вновь выскочив на площадку, швыряет в солдат пригоршнями золотых. Но это не задерживает французов. Они лезут по лестнице вверх, прикладами и кулаками сбивают его с ног. На помощь маклеру бросаются его племянник, 18-летний Валентин де Оньяте Апарисьо, и доверенный конторщик Грегорио Морено Медина, 38 лет. Солдаты закалывают юношу штыками, сбрасывают в пролет его тело, волокут вниз по ступеням Эухенио и Грегорио, и там, у входных дверей, какой-то мамелюк, поставив последнего на колени, перерезает ему горло. Маклера вытаскивают на улицу, молотят прикладами, отбивая ему все нутро, а потом приканчивают несколькими ударами сабли. Потом снова поднимаются в квартиру, приискивают себе новых жертв. Но к этому времени жена Апарисьо с четырехлетней дочкой на руках, вместе с горничной и несколькими слугами уже успела убежать по крышам и найти убежище в монашеской обители Соледад на улице Карретас. Французы, обшарив дом, забирают все деньги и ценности, а мебель, картины, фарфор и все прочее, что нельзя унести с собой, разбивают, ломают, крушат, растаптывают.

* * *

— Господин майор говорит, что сожалеет о гибели стольких ваших соотечественников… Выражает вам самое искреннее сочувствие.

Выслушав слова переводчика, лейтенант Рафаэль де Аранго переводит взгляд на Шарля Тристана де Монтолона, исполняющего должность командира 4-го сводного пехотного полка. После отхода главных сил, в которых нет теперь необходимости — артиллерийский парк взят и занят, — под началом майора остается около пятисот солдат. Он, разумеется, старается вести себя с пленными и ранеными как можно более гуманно. Человек воспитанный и великодушный, он вроде бы не затаил зла на тех, у кого побывал в плену, пусть и недолгом. «Военное счастье переменчиво», — заметил он недавно, а при виде таких ужасных потерь на лице его появляется благородно-задумчивая скорбь. Чувство это кажется вполне искренним, и лейтенант Аранго благодарит его легким поклоном.

— Еще господин майор говорит, что вы сражались доблестно, — добавляет переводчик. — Вели себя, как подобает истинным храбрецам, каковы все испанцы.

Аранго оглядывается: лестные слова Монтолона едва ли могут ослабить впечатление от жуткой картины, предстающей его глазам — покрасневшим, с запекшимися от порохового дыма черными гноящимися корками в углах. Его командиры и товарищи оставили лейтенанта одного, поручив ему заниматься ранеными и убитыми, а сами были отправлены в распоряжение своего начальства после того, как в споре между Мюратом, желавшим немедленно расстрелять их всех, и возражавшим против этого инфантом доном Антонио, главой Верховной хунты, возобладала точка зрения последнего. Здравый смысл восторжествовал. Может быть, французы и это самое начальство снимут с уцелевших мятежников ответственность, возложив ее на погибших? О, тут выбор, надо сказать, богатый. До сих пор опознают трупы французов и испанцев. Во дворе казармы, где в ряд выложены покойники, либо покрытые простынями и одеялами, либо — во всем ужасе своих изуродованных тел, большие лужи лишь чуть подсохшей на солнце крови пропитали землю так, что она сделалась красноватой и топкой.

— Прискорбное зрелище, — говорит майор.

Мало сказать, думает лейтенант Аранго. Зрелище ужасающее, даже если не брать в расчет тех, кто умрет от ран в ближайшие несколько часов и дней. На глаз, по самым беглым прикидкам, французы потеряли при штурме Монтелеона свыше пятисот человек убитыми и ранеными. Число погибших защитников парка тоже очень велико. Аранго насчитал в патио сорок четыре трупа и двадцать два раненых, а ведь неизвестно еще, сколько лежит в монастыре Маравильяс. Помимо капитанов Веларде и Даоиса и лейтенанта Руиса убито и ранено семеро артиллеристов и пятнадцать волонтеров короны, приведенных в парк капитаном Гойкоэчеа, и неведомо, какая участь ожидает сотню гражданских, попавших в плен в конце боя. Но, судя по распоряжению французского командования — расстреливать всех, кто будет взят с оружием в руках, — ничего хорошего ждать не приходится. По счастью, пока французы входили в Монтелеон через главные ворота, большая часть защитников успела перелезть через ограду с тыльной стороны и спастись бегством. И прежде чем уйти вместе с капитанами Консулем и Кордобой, уцелевшими субалтернами и остатками артиллеристов и волонтеров — разоруженные, они зябко поеживаются при мысли о том, что вот сейчас или в следующую минуту французы передумают и возьмут их под стражу, — Гойкоэчеа по секрету сообщил Аранго, что на чердаках и в подвалах прячется еще очень много мадридцев разного звания. И это сильно тревожит лейтенанта, который старается, впрочем, не выказывать своей озабоченности перед майором. Он не знает, что с наступлением темноты почти всем удастся скрыться — лейтенант волонтеров короны Онтория и каретник Хуан Пардо тайно выведут их из парка.