И все это, мечталось Арригону, будет принадлежать ему. Только не следует спешить. Вся жизнь еще впереди.
Арригон приносил ей горячую похлебку в горшке от общего котла, иногда мясо, сыр, следил за тем, чтобы хватало хлеба. Как-то раз принес молока и попросил сквасить.
После нарадоваться не мог. Умные руки у этой рабыни. Стоило рассказать, как приготавливали простоквашу в юрте его матери, как Рейтамира, глядишь, и сама спроворила нечто подобное. А у кушанья, в которое женщина вложила частицу себя, всегда особый вкус.
Вечерами они подолгу разговаривали. Вот уж чего Арригон, гордый гирканец, никогда не ожидал, так это подобного поворота событий: что будет он сидеть напротив женщины — существа, которое в его племени считалось чем-то немногим выше собаки, — поочередно с нею обмакивая хлеб в простоквашу, и вести степенные беседы… О чем они говорили? Да о том, что достойно обсуждения с почтенным мужем, с равным себе воином, с вождем! Об обычаях и разных богах, почитаемых у разных народов. О воспитании детей (даже об этом!). И вот что выходило дивно: столь различно растят детей в Туране и у гирканских степняков, а вырастают из этих детей совершенно одинаковые взрослые. Ибо благородство и подлость, чистота и грязь на поверку везде оказываются одними и теми же. Хорошая хозяйка — везде хорошая хозяйка: если управляется с крестьянским двором, то справится и со степной юртой. Храбрец и воин остается таковым и на корабле, и на суше, и в седле…
А это означало, что Рейтамира приживется в степи. Арригон радовался этой мысли. Чем больше проходило времени, тем больше утверждался он во мнении, что под рукою у Велизария им с Рейтамирой нового рода не основать. Придется покидать барона, оставлять привычное уже дружинное житье и уходить вместе с женою в новые земли — в такие, где не видали еще люди ни самого Арригона, ни Рейтамиру, где никто не станет шептаться у них за спиною.
Вот об этом и завел он речь как-то вечером.
Разговор как-то незаметно вывернул на эту дорожку.
Поначалу Арригон задумчиво беседовал словно бы сам с собою: и о колдуне, и о Вульфиле косноязыком, который, кажется, знает куда больше, нежели говорит, о жестоких богах и о богах милосердных. Арригона не на шутку удивляло то обстоятельство, что многие поклоняются этим божествам милосердия, способным исцелять тела и души страждущих.
— Никогда этого не понимал, — горячился Арригон. — Иной раз, как глянешь кругом, так и кажется — кого тут целить-то! Мир зол и жесток, моя Рейтамира, и по мне, так стоило бы сперва провести по нему огненной метлой, а после залить все раскаленной лавой. Ну уж если кто-нибудь после этого уцелеет — тех, конечно, милосердно целить, по всем правилам. Ибо эти уцелевшие напуганы будут сверх меры, а испуганный — кроток И хорошо внемлет словам поучения…
Рейтамира тихо улыбнулась в ответ.
— Хорошо, что не тебе решать такие вещи, господин. Боги не так суровы, как ты…
— Как ты можешь говорить такое после всего, что над тобою учинили! — горячился Арригон. — Ни отец твой, ни родичи — никто не вступился, когда уводил тебя барон! Один только глупый юнец посмел поднять руку на Велизария — тот, может быть, по неведению оказался бесстрашен, не знал, как покарают его за это!
— Знал, — молвила Рейтамира. — Ради одного только этого юноши следовало бы богам смотреть на наш мир благосклонно…
И ее глаза тотчас наполнились слезами.
— Вот ты как заговорила! — рассмеялся вдруг Арригон. — Теперь ты за богов решаешь!
— За богов не надо решать, они сами лучше нашего знают… — отозвалась Рейтамира. — Прости мне дерзость, господин, но хочу спросить: как ты полагаешь жить со мною дальше?
— Уходить нам с тобой надо, — сказал Арригон просто. — Вот завтра и пойдем. Вещей у нас тут немного, брать с собою почти что и нечего…
— Я пошла бы за тобой хоть на край света, господин, да найдется ли такое место, где нас примут? — проговорила Рейтамира совсем тихо. — Сдается мне, отовсюду станут нас гнать, решат, что приносим беду…
— А мы не пойдем к людям, — сказал Арригон. — Больно сдались они нам!
В эту ночь они легли спать вместе и, обнявшись, долго шептались. А потом вдруг послышался странный гул, и Арригон тотчас разлепил ставшие уже тяжелыми веки.
Кто-то пробежал по длинным переходам замка, почти бесшумно. Затем донеслись голоса. Здесь часто по ночам разговаривали: слышны становились приглушенные дневными заботами звуки подземелья, где переговаривались стражи и где, по слухам, томился тот самый колдун. Иногда долетали выкрики игравших в кости солдат. Случалось, ходили и бегали по коридору.
Но сейчас Арригон каким-то звериным чутьем почуял страшную опасность. Он разбудил Рейтамиру, велел ей одеваться. Она, по обыкновению, ни о чем не спрашивала — делала, что было велено, и помалкивала. Оба осторожно выбрались в общую залу, где спали воины.
Арригон растолкал Вульфилу. Громадный воин преужасно всхрапнул во сне и вдруг вскочил, выпучив бешеные глаза.
— Ч-что?!.. — вскрикнул он хрипло и вдруг узнал Арригона. Постепенно успокаиваясь, он шумно перевел дыхание. — Р-разбудил, д-дурак п-про-клятый!.. Что т-тебе понадобилось, к-колченогий?
