Демоны луны - [29]

Покупателем оказался чиновник, живший в каком-то городе неподалеку от Иокогамы. Нас так трясло, пока кресло везли на грузовике, что я чуть не умер, но теперь, когда надежды мои сбылись, все страдания показались мне сущими пустяками.

У покупателя был богатый особняк. Кресло отнесли в кабинет, обставленный по-европейски. К моему восторгу, он служил не столько мужу, сколько его прелестной жене. С того дня более месяца я был почти неразлучен с нею. Исключая обеденные и ночные часы, ее грациозное тело покоилось у меня на коленях: запершись в кабинете, она надолго погружалась в раздумья.

Надо ли говорить, что я безумно в нее влюбился? Ведь она была первой японкой, к которой я прикоснулся, а, кроме того, тело у нее было невыразимо прекрасно. В этом доме я впервые познал истинную любовь. В сравнении с моей новой страстью все гостиничные „романы“ были просто детскими увлечениями.

Тайные наслаждения уже не удовлетворяли меня, я возжаждал — чего со мной не случалось прежде — открыться ей и от невозможности этого испытывал адские муки.

Я страстно желал, чтобы моя возлюбленная ощутила в кресле меня. И — дерзкая мысль! — я мечтал, чтобы она меня полюбила. Но как подать ей знак? Если сделать это без предупреждения, от испуга она закричит, позовет на помощь мужа и слуг. Этого нельзя допустить, ведь как бы то ни было, я — преступник.

И я избрал необычный способ: я постарался сделать так, чтобы ей стало еще уютней, приятней сидеть в моем кресле, и таким образом разбудить в ней любовные чувства — к нему! Обладая поэтичной душой и более тонкими чувствами, нежели у обычных людей, она заметит перемену. И, ощутив в моем кресле живую душу, может быть, полюбит не вещь, а некое существо — одно уже это будет высшей наградой…

Всякий раз, когда она садилась мне на колени, я старался устроиться так, чтобы ей было как можно удобней; когда она уставала сидеть в одной позе, я незаметно раздвигал ноги, изменяя положение ее тела. Когда ее клонило ко сну, я тихонько баюкал возлюбленную, покачивая на коленях.

И вот — о чудо! — мне показалось, что в последнее время она действительно полюбила кресло. Она погружалась в него с такой ласковой нежностью, с какой дитя бросается на шею матери, а девушка обнимает любимого. Движения ее были исполнены любовного томления.

Страсть эта день ото дня разгоралась все жарче и неистовей. И вот в душе моей зародилась безумная мысль, дикая для меня самого. Ах, мне захотелось хоть разочек увидеть ее лицо, перемолвиться с ней хоть словечком — за это я, не колеблясь, отдал бы жизнь.

Сударыня, Вы догадались?.. Предмет моей страсти — Вы! Простите меня за эту дерзость. С тех пор как супруг Ваш приобрел мое кресло, я изнемогаю от жестокой любви. Просьба у меня только одна. Я прошу встречи — один лишь раз! Я мечтаю услышать от Вас хотя бы слово утешения. Да, я уродлив, отвратителен, я ничтожество, но… Умоляю Вас об одной этой малости, о большем я не мечтаю. Откликнитесь на отчаянную мольбу несчастного!

Этой ночью я покинул Ваш дом, чтоб написать Вам письмо. У меня не хватило смелости заговорить с Вами. Это слишком опасно.

В ту минуту, когда Вы читаете мое послание, я с замирающим сердцем брожу вокруг Вашего дома. Будьте же милосердны! Ежели Вы готовы ответить на мою дерзкую просьбу, накиньте платочек на цветочный горшок, что стоит на окне Вашего кабинета. По этому знаку я постучу в Вашу дверь…»

Так заканчивалось послание. Уже после первых строк Ёсико побелела как полотно, охваченная недобрым предчувствием. Вскочив, она опрометью бросилась прочь из кабинета, подальше от гадкого кресла.

Она было хотела порвать мерзостное письмо, не дочитав его до конца, однако какое-то неосознанное беспокойство заставило ее все же закончить чтение. Да, ее опасения оправдались.

Ужасно… Неужели в том самом кресле, где она так любила сидеть, и вправду скрывался незнакомый мужчина? Ёсико передернулась от отвращения. Она не могла унять дрожь — ее словно окатили холодной водой. Она сидела в оцепенении, отрешенно глядя перед собой. Что же делать? Что предпринять?

Заглянуть в кресло? Нет-нет, ни за что. Она снова вздрогнула от омерзения. Пусть он ушел, но там остались следы его пребывания — пища, отвратительное тряпье…

— Госпожа, вам письмо!

Ёсико подскочила. В дверях стояла служанка с конвертом в руке. Ёсико машинально надорвала его, но, взглянув на иероглифы, невольно вскрикнула от страха. О ужас! Еще одно письмо, написанное тем же почерком! И опять адресовано ей!

Ёсико долго раздумывала, не в силах решиться. Но наконец, дрожа, вскрыла конверт и прочла послание. Оно было коротенькое, но ошеломляющее:

«Прошу простить мою дерзость — я осмелился еще раз потревожить Вас. Дело в том, что я — давний поклонник Вашего дарования. Мое предыдущее письмо — неуклюжая проба пера. Если Вы любезно выразите согласие прокомментировать рукопись, почту за высшее счастье. По некоторым причинам я послал ее без сопроводительного письма и догадываюсь, что Вы уже прочли мое сочинение. Как оно Вам показалось? Буду безмерно рад, если эта история хоть немного развлекла Вас. Я нарочно опустил заглавие моего опуса. Сообщаю, что намерен назвать его „Человек-кресло“…»