Демоны луны - [154]

Дело было практически закрыто. Во всяком случае, так думали все. Но неожиданно следствие закрутилось в другом направлении. Оказалось, преступник придумал изощреннейший трюк. Весь фокус был в отпечатках пальцев.

Удивительно, как один-единственный отпечаток может разрушить всю стройную версию! Позвольте похвастаться: обнаружил хитрость преступника ваш покорный слуга. По одному отпечатку я изобличил убийцу, за что удостоился похвалы самого начальника управления.

Это случилось спустя полмесяца после убийства. Кинуё-сан уже готовилась к отъезду. Я пришел, когда она, дав указания служанкам, наводила порядок в доме. Помогая ей, я зашел в кабинет Танимуры, и вдруг взгляд мой случайно скользнул по лежавшему на столе дневнику. Без сомнения, он принадлежал Манъуэмону. Где-то сейчас сам хозяин? — подумал я. Наверное, раскаивается в содеянном, да уже ничего не поделаешь… В сильнейшем волнении я перелистал записи от последней страницы к началу. В них не было ничего необычного: рядовые заметки, и лишь кое-где попадались проклятья в адрес Соити Котоно. Но вот, перевернув очередную страницу, я насторожился: на чистых, не испещренных иероглифами полях отчетливо отпечатался палец. Видно, Манъуэмон не заметил, что испачкал его в чернилах, и, перелистывая страницу, случайно оставил след. Сначала я взирал на отпечаток довольно рассеянно, но вдруг… Мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами. Стало трудно дышать.

Кинуё-сан встревоженно спросила, что произошло.

— Это… Это… — запинаясь, я показал на отпечаток большого пальца. — Это рука вашего мужа? Вы в этом абсолютно уверены? — настойчиво спрашивал я ее.

— Да… Конечно… — Кинуё-сан растерялась. — Муж и близко никого не подпускал к своему дневнику.

— Тогда принесите мне какую-нибудь вещицу, которой пользовался ваш супруг. Ну, скажем, лаковую шкатулку. Или что-нибудь из серебра. Видите ли, мне нужны отпечатки его пальцев…

— Из серебра?.. Ну разве что портсигар… Больше ничего такого у нас нет.

Кинуё-сан смотрела на меня изумленными глазами.

Я осмотрел портсигар: поверхность его была идеально чистой, словно ее нарочно протерли до блеска. Но, открыв крышку, я заметил на внутренней стороне, на блестящем металле, несколько отпечатков, полностью совпадавших с тем, в дневнике.

…Я читаю иронию в вашем взгляде: мол, как это он мог так сразу определить их идентичность? Вы забываете, что у криминалистов тренированный глаз: мы и без лупы легко различаем линии папилляров. Но на сей раз я для верности вынул из стола увеличительное стекло и убедился, что не ошибся.

— Кинуё-сан, это ужасно, но… Присядьте, пожалуйста. Я хочу кое о чем вас спросить. Мне нужно, чтобы вы вспомнили все хорошенько…

Я едва сдерживался. Видимо, Кинуё-сан передалось мое волнение, потому что она побелела как мел и, вся дрожа, села рядом.

— Вспомните, Кинуё-сан… Подумайте, прежде чем отвечать. В тот вечер — накануне отъезда — ваш муж ужинал дома, так вы сказали? Опишите все по порядку, не пропуская подробностей.

— Да не было никаких особых подробностей. Даже не знаю, что и сказать… — пожала плечами Кинуё-сан.

По ее словам, тот памятный день муж провел у себя, работая как одержимый. Ужин она подала ему в кабинет, но не прислуживала за столом, а, задвинув фусума, возвратилась в гостиную. Выждав немного, она снова зашла в кабинет, за подносом. Все время они молчали, не обменялись ни словом. Это было в обычной манере Манъуэмона: когда он работал — читал или писал что-нибудь, — никто не решался входить в кабинет, даже чай он кипятил себе сам, на жаровне. Что ни говори, привычки у Манъуэмона были артистические.

— Ну, а его поведение… Он что-нибудь говорил вам?

— Нет… Ничего. Когда муж работает, он ужасно сердится, если я пристаю к нему с разговорами, и я не решилась его тревожить. Молча подала еду, а он даже не обернулся…

— Вот как. Тогда… Извините меня за нескромный вопрос, но это крайне важно… Когда ваш муж пришел наконец в спальню… Скажите, каким он был с вами в ту ночь?

Кинуё-сан залилась краской до самых волос — она вообще краснела из-за каждого пустяка. В такие минуты она удивительно хорошела. Ее прелестное лицо и сейчас стоит у меня перед глазами…

Кинуё-сан колебалась, но я настаивал, и ей пришлось отвечать.

— В тот вечер он пришел очень поздно… Я уже задремала. Да, это было около часу ночи.

— Скажите, в спальне горела лампа?

— Нет, я всегда гашу ее на ночь. Свет из коридора просачивается сквозь сёдзи, так что не очень темно.

— Муж о чем-нибудь говорил с вами в постели? О домашних делах, о жизни…

— Нет, пожалуй, нет. То, что было, и разговором-то назвать нельзя…

— Проснулся он, когда еще не было четырех. Вы помните это?

— Нет, я спала и не заметила, как он поднялся. А потом что-то случилось с лампой, и муж одевался при свете свечи в туалетной комнате. Я не слышала ничего до последней минуты. Затем приехал рикша, с которым муж условился с вечера, и мы со служанкой вышли в прихожую проводить его.

…Я передаю этот диалог в подробностях отнюдь не для красного словца. Просто так легче поймать нить. Но, чтобы вам не наскучил рассказ, изложу остаток беседы вкратце. Вы, вероятно, пока не догадываетесь, чего я добивался от Кинуё-сан…