Демон воздуха - [2]

Параллельно с этим календарем существовал ритуальный календарь, состоявший из двухсот шестидесяти дней, поделенных на двадцать групп по тринадцать дней (иногда называемых «неделями»). Первый день такой недели обозначался числом «1» и носил одно из двадцати имен — Тростник, Ягуар, Орел, Гриф и так далее. Второй день недели обозначался числом «2» и следующим по порядку именем. На четырнадцатый день нумерация возвращалась к единице, но чередование имен продолжалось непрерывно, и, таким образом, выходило, что каждая комбинация числа и имени повторялась каждые 260 дней.

Год получал свое название по тому дню ритуального календаря, на который пришлось его начало. По математическим соображениям, такие дни могли носить только одно из четырех имен — Тростник, Кремневый Нож, Дом и Кролик — в сочетании с одним из чисел от единицы до тринадцати. Благодаря такой системе образовывался пятидесятидвухлетний цикл, в начале и в конце которого солнечный и ритуальный календари совпадали. Ацтеки называли этот период «связкой лет».

Каждый день в «связке лет» имел уникальное сочетание года, месяца и числа по ритуальному календарю и, таким образом, приобретал для ацтеков свой собственный, неповторимый характер, а также религиозный и магический смысл.

Начало событий, описываемых в этой книге, приходится на 9 декабря 1517 года — то есть, иными словами, это тринадцатый день Травы недели Первого Цветка, двадцатый и последний день месяца Поднятых Знамен в году, носящем имя Двенадцатого Дома.

ТРИНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ТРАВЫ

Глава 1

Кровь засыхала слоями на верхних ступеньках Большой Пирамиды — пролитая днем ложилась на утреннюю, свежая поверх застывшей. Моя босая нога, ступив в эту вязкую, чавкающую жижу, вырвалась из ее плена со звуком рвущейся хлопковой ткани.

На вершине пирамиды высились два храма — справа бога войны Уицилопочтли и слева бога дождя Тлалока.

В этот вечер кровь на ступеньках принадлежала богу войны. Сегодня, в день ежегодного праздника Поднятых Знамен огненному жрецу и его кремневому ножу было чем поживиться. Сегодня его ждало особое угощение — не обычная понурая вереница каких-то безвестных пленников, а преподнесенные в дар богу торговцами-почтека сильные, стройные и гибкие танцовщики, самый отборный товар с невольничьего рынка, красивые рабы, которых долгие месяцы холили и готовили к этому их последнему дню на земле, к этому яркому, зрелищному торжеству.

— Вот ты, Яот, побольше моего повидал жертвоприношений. А вот такое когда-нибудь приходилось? — Грубоватый голос моего спутника звучал еще более хрипло из-за тяжелой ноши, которую он тащил на вершину пирамиды. Его внушительная крепкая наружность как нельзя лучше подходила к имени Момаймати, дословно означавшему «тот, у кого ловкие руки», за что я и окрестил его мысленно Рукастый.

Мы уже настолько приблизились к вершине, что пришлось остановиться и подождать, когда прямо у нас над головами жрецы, остановившие чей-то срок на земле, разбрызгивали теперь кровь на четыре стороны света. Богатый торговец, внесший плату за жертву и сопровождавший ее до самого жертвенного камня, весь светился от распиравшей его гордости, словно довольный папаша на свадьбе.

Я знал, как умирают люди. Мне доводилось видеть сотни смертей — израненных, изувеченных пленников с остекленелыми глазами, что, понуро шатаясь, брели навстречу своей участи, попавших в руки врага аристократов, до последнего вздоха не терявших достоинства, и даже нескольких безумцев, которые, приплясывая, взлетали вверх по ступенькам, выкрикивая какую-то чушь про сладость «цветистого пути смерти». Ни одна из этих смертей не походила на другую.

— Нет, — признался я, — такого я еще никогда не видел.

Позади нас тяжело взбиралась на пирамиду следующая троица — новая жертва и ее хозяева — застенчивого вида торговец в облачении закаленного воина под руку со своей не в пример более свирепой женой. Человек рядом с ними шагал самостоятельно и довольно бодро, и, если бы не бритая голова и не смертельно бледное лицо, он вполне мог бы сойти за раба или слугу, сопровождающего господ.

Я печально посмотрел на наше подношение. Одной рукой я придерживал голову мертвеца, чтобы она не болталась совсем уж откровенно. Даже кровавую рану на виске и то легче было бы скрыть, чем сломанную шею, впрочем, я сомневался, что жрецов удалось бы провести в обоих случаях.

Единственной свитой бедолаги в этом его последнем путешествии были мы с Рукастым — раб и простолюдин. Любезный юноша, заплативший за него, исчез вместе с сопровождающими, как только их тщательно подготовленная, дорогостоящая жертва бросилась наутек. Мы тащили тело от середины пирамиды, где нашли его уже изломанным от падения, и выяснили, что наши спутники испарились, как туман над озером, а нам нечего предложить богу войны и его кровожадным служителям, кроме жалкого мертвого человеческого тела.

С верхней ступеньки нас поманил молодой жрец.

— Говорить будешь ты, — буркнул Рукастый, держа мертвеца за ноги.

— Давай-ка попробуем поставить его вертикально, — прошептал я. — Может, они ничего не заметят.

Сразу несколько запахов ударили в нос, и я затруднялся определить, который из них был противнее. Жрецы не мылись месяцами, и исходившего от них тяжкого духа крови и пота не мог затмить даже сладковато-смолистый дым храмовых костров, но более всего отвращение вызывал омерзительный смрад разлагающихся человеческих сердец, вырванных из груди у жертв и брошенных еще бьющимися в Орлиную Чашу, где им предстояло сгнить. Мне как-то сразу представилось и мое собственное сердце среди них. Обычно рабов не убивали, если только они не покупались специально для этой цели, но я боялся, как бы жрецы, увидев, что за подношение мы припасли для них, со злости не сделали исключение.