Демократы - [10]

Гана нравилась Ландику. Он изо всех сил старался найти в ней какой-нибудь изъян, придраться к чему-нибудь: к движениям — не слишком ли они угловаты или, может быть, порывисты и резки; к смеху — не слишком ли он громкий и неприятный; к походке — не ставит ли она ступни внутрь носками, не косолапит ли; к разговору — не груба ли она? Но чем больше он к ней приглядывался, тем больше убеждался, что в девушке нет ничего грубого и вульгарного. Наоборот, все в ней было приятно, красиво, изящно и легко, как у настоящей аристократки.

Гана угадывала мысли Ландика. Она поверила, что нравится ему и что он провожает ее только потому, что считает ее красивой. Гана следила за собой, чтобы как-нибудь не разочаровать своего нового знакомого.

Теперь ей уже льстило, что ее провожает «доктор», и это уже не казалось ей странным. Дома, вспоминая подробности этих встреч, она думала: бывает же, что принцы влюбляются в бедных девушек, отчего бы «доктору» не влюбиться в нее? Ведь доктор все же меньше, чем принц.

Ландик достал из кармана рассказы Толстого и протянул было их девушке, как вдруг заметил, что навстречу им идет его начальник Бригантик, седой господин лет пятидесяти, с широким красным лицом. Губы у него были сложены трубочкой, как для свиста. Крупный мясистый нос картошкой нависал над верхней губой, закрывая седоватые усы, так что видны были только их острые нафабренные кончики. Выражение лица у шефа было такое, словно все кругом издавало зловоние. Вразвалку, тяжелым шагом приближался начальник к Гане и Ландику и в упор смотрел на них.

Ландику стало неловко, он растерялся, сразу замолк и почувствовал, как кровь бросилась в лицо. Быстро спрятав книжку в карман, он огляделся — нельзя ли шмыгнуть в какие-нибудь ворота, прежде чем шеф узнает его. Неприятно, что именно начальник увидел его в обществе Ганы. Это же такой педант! Он наверняка будет любопытствовать, с кем был Ландик. Добро бы они шли молча, с серьезным видом! А то ведь разговаривали… смеялись. Ландик даже книжку ей протягивал. Сразу видно — близкие знакомые… Слава богу, что сейчас только половина девятого. А то выговор за нерадивость был бы обеспечен.

Начальник заморгал глазами, как бы давая понять: он, дескать, догадывается, что все это значит. Слегка кивнув головой, он приподнял шляпу, на лице промелькнула коварная усмешка. Ландику даже показалось, что начальник, проходя мимо, дернул его за рукав.

Ландик зажмурился. Уж лучше не видеть ничего вокруг. Он с радостью зарылся бы головой в песок, как страус. Ландик даже не ответил на приветствие шефа, если, конечно, это можно было назвать приветствием. Они с Ганой прошли шагов десять, прежде чем он пришел в себя и обрел дар речи. Ему стало досадно, что он так глупо вел себя, словно его застали за каким-то постыдным занятием! Ландик робко взглянул на Гану и сразу же понял, что от нее ничто не укрылось. Она уже не улыбалась, лицо ее вытянулось и стало суровым. Необходимо было сгладить впечатление и успокоить девушку, не то она опять потеряет к нему доверие.

— Это прекрасные рассказы, — начал он, снова доставая книжку, — народные сказки об Иване-дураке, о зерне с куриное яйцо, о том, много ли человеку земли нужно… Почитайте, а потом скажете мне, как они вам понравились.

Гана не слушала. Она почувствовала, что доктору стало неловко из-за нее. Молча взяв книжку, она вежливо, без улыбки, кивком поблагодарила его и сразу же собралась уходить, но Ландик задержал ее.

— Не уходите, если вы не торопитесь. Мы так спешили… Это был мой шеф, окружной начальник. Ужасно строгий человек, — стал он объяснять.

При этом он думал: надо убедить Гану, что он смутился, увидя шефа, не из-за нее, а по другой причине. Он готов был даже на обман, лишь бы ей не пришло в голову, что он считает ее ниже себя.

— Если вы не спешите, давайте немного прогуляемся, — предложил он. Но голос его прозвучал фальшиво — он ее не убедил.

— Я должна идти, — отказалась Гана, кивнула и, не подавая руки, вошла в ворота.

На следующий день за мясом пришла другая служанка, Милка. Доктор стоял на углу и ждал. Он решил, что уж сегодня никто не смутит его и не собьет с толку. Даже если мать приедет. Он и ей представил бы Гану. Ландик так рисовал себе эту встречу: «Это моя мама, — сказал бы он, — а это — мадемуазель Анна… мадемуазель Анна…» — фамилии Ганы он не знал. Ландик старался припомнить: не слышал ли он ее где-нибудь? Нет, не слышал, даже от Толкоша. Разумеется, не слышал: он никогда никого о ней не спрашивал.

Вчера Ландик со всей остротой почувствовал, что он не борец за равенство, а сегодня утвердился в этой мысли. Вчера ему стало стыдно из-за этого «равенства», а сегодня он обнаружил, что не знает даже, как это «равенство» зовут. Он играет комедию, обманывает всех, насилует себя, оскорбляет свое достоинство, Гану, Толкоша, свой класс, класс горожан, класс прислуги — все общество. Он вознамерился ломать рамки сословий и при первом же ударе побил себя глупой ложью.

«Я не только лжец и человек с предрассудками, но и безвольный человек, которому суждено проиграть сражение, потому что он даже не вступает в бой. Безвольный борец! Безвольный реформатор! Безвольный апостол!.. Я такой же, как Толкош, ни капли не лучше, а даже хуже. Толкош может жениться на Гане, а я — не могу. Вот был бы скандал! Толкош дурак, но он порядочнее меня, потому что глупее. Я тоже дурак, только непорядочный, потому что мне следует быть умнее. Толкош никого не водит за нос, а я… Толкош — не подлец, а я — подлец…»