Демогоргон - [14]

По узкой, больше похожей на базар пыльной главной улице Ларнаки катили мальчишки на велосипедах. За спинами у них болтались итальянские ружья для подводной охоты, а на высоко поднятых рулях болтались сетки с добычей: серо-красной кефалью и одним-двумя все еще слабо шевелящимися осьминогами. Завидя Каструни, мальчишки вытащили их из сумок и продемонстрировали ему пучки щупалец с розовыми присосками, набиваясь на похвалу. Он одобрительно кивнул, и они снова нажали на педали, торжествующе смеясь.

В свое время Дими тоже являлся домой с уловом — совсем как эти двое — весь покрытый солью и гордый как юный лев.

Эх, Дими, Дими!

Впрочем, к черту ЭОКА и им подобных — ведь он просто сам для себя делал вид, что все это так его волнует. На самом же деле он прекрасно знал, что в последние дни не дает ему покоя по-настоящему. Ну конечно же этот армянин, Хумени. ( Во всяком случае, Каструни считал, что этот тип был армянином.) А самое главное — то, что он недавно сказал. Его слова пробудили в сердце старика и надежду и отчаяние. Но… теперь лучше было постараться выкинуть все это из головы, потому что он уже подходил к дому.

Дом. Старый дом, где вырос Дими, где долгие годы бок о бок жили он и его супруга Клеантис, здесь же умершая у него на руках, и где теперь жил он наедине со своими воспоминаниями, выцветшими фотографиями и излишним количеством бренди. Костас прошел через небольшой палисадник погруженный в тень виноградных лоз, подошел к входной двери, поднял руку и стал наощупь искать всегда лежащий за притолокой ключ — но ключа на месте не оказалось. Каструни нахмурился, недоуменно пожал плечами, а потом позволил себе кивнуть и слегка улыбнуться. Наверное одна из дочек приехала его навестить. Не иначе.

Он открыл дверь и вошел в прохладный полумрак со словами:

— Привет! Кто это там приехал навестить старика? А внуки тоже приехали? —

Он заглянул в комнату, давая глазам после ослепительного солнечного света на улице привыкнуть к полумраку — и тут же непроизвольно ахнул.

Это была гостиная — скупо обставленная, с низким потолком и по кипрским понятиям довольно просторная. Направо из нее был выход в кухню, налево — двери в ванную комнату и душ, а деревянная лестница вела на второй этаж, где располагались три небольшие спальни. Но на фоне полосок света, пробивающихся сквозь щели в закрывающих окно ставнях, был отчетливо виден мужской силуэт. В позе стоящего человека было что-то знакомое, да и голову он наклонил так, будто…

— Нет, — послышался негромкий низкий голос. — Это не внуки, отец. А всего лишь сын.

Сын? ДИМИ! Но это просто не могло быть правдой. Ведь Дими всего лишь мальчишка, а посреди комнаты стоит взрослый мужчина и…

И только тут старик Каструни сообразил сколько теперь лет Димитриосу и на сколько лет постарел он сам и сразу даже ПОЧУВСТВОВАЛ себя стариком.

Колени мгновенно ослабли и он пошатываясь двинулся вперед через знакомую комнату. Сын пошел ему навстречу, посреди этой темной комнаты светлых воспоминаний обнял его и крепко прижал к себе.

За эти годы сын сильно вырос, а отец наоборот — под гнетом прожитых лет и пережитых тревог — изрядно усох, поэтому горячие слезы Димитриоса Каструни закапали на морщинистую шею старика, а старческие слезы Костаса оросили пиджак сына.

— Значит… это было знамение, — наконец с трудом выдавил старший Каструни. Он чуть отстранился от сына и впился взглядом в его лицо. — Да, знамение, — повторил он, кивая. — Понимаешь, всего каких-то три дня назад я вдруг услышал твое имя. Некто Хумени сказал мне, что знавал тебя в Израиле много лет назад. Потом начал расспрашивать о тебе. Я ответил, что ничего не знаю — даже твоего адреса — и понятия не имею, жив ли ты вообще. Ведь последнее письмо от тебя пришло — когда же? — да, точно, два года назад. —

В голосе старика послышался легкий упрек. И, не давая сыну возможности начать оправдываться, он поспешно продолжал: — Дими, ничего страшного. С меня вполне достаточно и того, что ты жив, здоров и вернулся домой. Ведь ты мой сын… мой сын…

Старик был явно крайне взволнован и молодой Каструни это почувствовал. Он притянул отца к себе и снова стиснул в объятиях.

— Отец, я ненадолго — ты должен понять. Ведь меня по-прежнему разыскивают, как и тогда. Ведь я убийца — помнишь?

— Убийца? Но ведь то было двадцать лет назад! Вообще не нужно было скрываться. Тебя все равно очень скоро бы отпустили. Во Франции, например, такое преступление называется «убийством по страсти»! Просто тогда взыграла твоя горячая кровь. Каструни всегда были горячими людьми. И этого следовало ожидать.

— Нет, отец. Все это не снимает с меня вины, — покачав головой и грустно улыбнувшись сказал Димитриос. — Ничуть. Ты просто пытаешься найти мне оправдание, но убийство оправдать невозможно. Ее семья никогда не забудет — и не простит. А его семья…

— Его? Того парня, которого ты убил? Ха! Думаю, ты в общем-то поступил правильно. Два его младших брата стали такими убийцами, какие тебе и не снились. У тебя по крайней мере были причины — во всяком случае с точки зрения жителей нашего острова — и ты все сделал честно, на глазах у людей. А эти двое — члены ЭОКА — «Этнике Органосис Киприон Агонистон» — то есть настоящие мясники, считающие себя героями!