Демидовский бунт - [2]

Никита Никитович тяжело рухнул в кресло, на впалых седых висках выступили капли пота. Одеяло сползло на пол, Демидов остался в бухарском шелковом халате с ярко-красными розами.

– На каком заводе? – просипел Никита Никитович, делая долгое глотательное движение. Во флигеле вдруг стало пасмурно, и облик приказчика заколебался, словно перед глазами возникла густая пелена утреннего тумана. Восковая бледность залила лицо хозяина, и Прокофий Оборот возликовал от неуемного злорадства. «Ишь как тебя треплет! Ажно глаза из подо лба повылазили! А туда же – слуг верных, не разобравшись, березовой кашей потчевать заместо награды за скорое известие», – подумал Прокофий. Однако сказал:

– Ромодановские мужики, ваше сиятельство, удумали всем миром супротивничать. Выровского завода домницы брошены, пожитки и казна пограблены своевольцами. Я вашей светлости реестрик убыткам доставил. Тыщи на три пограбили. Как бы и по другим… – И умолк, побоялся закончить перечет хозяйскому разорению: Демидов левой рукой потянулся к сердцу, начал медленно жевать побелевшие губы.

«Эва-а, как бы сам себя не сожрал, паралитик треклятый. – Оборот испугался не на шутку. – Приберет тогда все заводишки старшой племянничек Прокофий Акинфич! А у него, сказывают, от хозяйского достатка не только алтына, а и медного семишника не добудешь! Наш-то супротив бесноватого Прокофья Акинфича, сказывают, вовсе овца параличная».

У Демидова между тем по испитому лицу пошла нервная судорога, нижняя челюсть отвисла, и высунулся кончик мокрого языка.

Оборот засуетился.

– Дохтура скорей! Господи! Антип, где же ты? Батюшка, Никита Никитыч, да что же это с вами? – Прокофий услышал за спиной поспешные шаги дворецкого, выкрикнул: – Дохтура живо!

Демидов открыл мутные глаза, в тяжком выдохе прохрипел, раздувая седую бороду. Воздух шел из него долго, с присвистом, словно из проткнутого кузнечного меха.

– К черту дохтура, – можно было разобрать в этом хрипе. – Шалишь, косая! Нас, Демидовых, так запросто с копыт не собьешь! – Никита Никитович невесть кому погрозил костлявым кулаком. – Не во здравие вам будут демидовские рублики! Восплачете горькими слезьми, злоумышленные плуты и воры!

Дворецкий Антип как вбежал во флигель по зову приказчика, так и застыл, полусогнувшись, с мокрым полотенцем в руке. На его хромовые сапоги бесшумной струйкой стекала холодная вода. Лицо Антипа дергалось в гримасах, обычно хозяин призывал его к креслу и, по заведенной привычке, сейчас будет больно тыкать костылем в покорно подставленную спину, вразумляя словом и делом.

Но на этот раз гнев, слава богу, пал не на дворецкого. Хозяин бранил взбунтовавшихся приписных крестьян.

– Будете вопить во всю ивановскую под батогами! Мало я порол вас, подлое мужичье! Мало! Мало! Ужо всех теперь под кнут!

«Вызверится ежели, то и мне, за мое рвение, взаправду не миновать батогов на конюшне», – испугался Прокофий Оборот. Он подошел, бережно укрыл одеялом безжизненные ноги хозяина, подкараулил левую руку Никиты Никитовича, когда она на миг замерла на подлокотнике, и припал к ней губами. На синих прожилках остались влажные следы рабского поцелуя.

– Батюшка, кормилец наш, – перешел на густой шепот Прокофий Оборот. – Солдатушек бы испросить у государыни-заступницы да послать на бунтовщиков, на сие подлое разинское отродие! Воевода мешкает, в затылке чешет на мои увещевательные речи. Должно, от вашей светлости ждет мзду на лапу загребущую. А бунт меж тем ширится. Слышал, будучи проездом к вашей милости, и у Гончарова на мануфактурных заводах зашатались работные людишки… Наши Ромодановской приписной волости мужики побросали протчие вашей милости заводы, созвали волостной сход и челобитную писали матушке-государыне. А посему и на Дугненский завод в работы не выехали. А я им вашей милости повеление передал в нужный срок.

Прокофий облизнул сухие губы. Хозяин слушал его внимательно, наклонив голову к плечу, и приказчик досказал:

– Пытал я в темницкой одного из мужицких заводил. Хотел загодя о бунте дознаться, перехватать атаманов и вашу милость о всем доподлинно известить. Да холоп не сдюжил, на дыбе помер, пришлось надежно укрыть.

Демидов мимо ушей пропустил это известие – не дознался, так тебе же, приказчик, это в убыток запишется. Для того тебя и поставили, для того тебе и власть дадена от хозяина, чтобы загодя о всем знать и должные к тому меры принимать. Никита Никитович сделал два пробных глубоких вздоха, проверяя, отпустила боль старое сердце или стережет, когтистой кошкой затаившись?

«Кажись, еще поживем-повозимся», – подумал Демидов и сердито крикнул дворецкому:

– Антип! Принеси холодного вина!

Антип шлепнул в угол мокрое полотенце, сгибая спину, исчез в сенцах, а вслед ему неслось еще одно повеление хозяина:

– Бумагу возьми! В сенат, самолично матушке-государыне Елисавете Петровне писать буду!

Холодное вино взбодрило, с глаз пропала сизая пелена. Через несколько минут, нервно дергаясь и подскакивая, словно сидел не в кресле, а ехал в рессорной коляске проселочной дорогой, Никита Никитович диктовал прошение, адресуясь в сенат и к императрице Елизавете Петровне.