С товарищем Лигачевым мы посорились. Не так чтобы всерьез, но всесильный глава советского государства на меня явно обиделся. Оказывается, все наши разговоры с Леонтьевым записывались на пленку и в обязательном порядке отправлялись на стол начальству.
Можно не гадать, сам Николай Сергеевич и записывал – не доверил бы он такую скользкую миссию своим подчиненным, чтобы не расширять круг посвященных. Понимаю, приказ – есть приказ, государственная служба и интересы государства, но осадочек остался. До этого момента мне казалось, что у нас честные и доверительные отношения.
Егора Кузьмича задели слова, что он якобы был причастен к разжиганию советско-китайского конфликта. Посыпая голову пеплом учебника истории, я вынужден был признать, что зря наговаривал на доброго человека. Все оказалось с точностью до наоборот!
Гражданин Лигачев был лично знаком с товарищем Мао, и даже продемонстрировал мне фотографию, где они вдвоем улыбаются друг другу. Встречались они в 1957 году, когда будущий член ЦК еще был молодым губернатором в Новосибирской области и побывал с визитом в братском Китае. Если быть исторически точным, то работал он первым секретарем обкома, губернаторы тогда еще не водились на Руси.
Историю с планами «атомной кастрации» Китая он тоже подтвердил, охарактеризовав маршала Кулика целым рядом нецензурных эпитетов, покойному товарищу Устинову тоже досталось за внушаемость и мягкотелость. Поведал он интересную подробность: китайцы узнали об этой странной инициативе министра обороны СССР буквально на следующий день, причем от американцев! Не надо быть продвинутым попаданцем, чтобы уловить кому это реально было выгодно и чьи уши торчали за этой историей. Но за давностью лет выяснить, кто именно повлиял на Куликам и Устинова, и кто подсунул эту идею уже невозможно.
Выяснилось, пропагандой он не заимался, лишь недолгое время в середине шестидесятых годов курировал комсомольские стройки РСФСР, и к очернению Мао никоим образом не причастен. После снятия Хрущева и вовсе был сослан на хозяйственную работу в Томск, почти на двадцать лет.
На этом разговор закончился. Меня вежливо попросили на выход из кабинета.
После такой выволочки я ожидал репрессий, ужесточения режима содержания или иных неприятностей, но ничего особо не изменилось.
Высокое начальство обо мне забыло, или, скорее, сделало вид, что я не больно и нужен. В чем-то они наверняка правы: после удачного разгрома виртуального мятежа у них и так дел полно.
Возможно, это случайное совпаление, но как только я оказался в немилости у высокого начальства, так сразу пошла череда неудач.
Вдвоем со Славиком Борисовым впустую съездили в НАМИ с проектом будущей «Газели». Ехать пришлось на электричке, вместо личного автомобиля на этот раз мне выписали пропуск, впервые разрешив самостоятельно выбраться в Москву. Приняли нас сразу, по легенде мы представляли центр научно-технического творчества молодежи при МВТУ им. Баумана, и даже телефонную рекомендацию из министерства дали, а все равно проект завернули. Инженер-конструктор из НАМИ сразу зацепился за высоту кабины. По его словам, на заводе ГАЗ лишь одна камера окраски такого размера, старая уже, английского производства, купленная еще до Олимпиады, и кабина целиком в неё не войдет.
Тут я вспомнил, что ГАЗель первых выпусков имела пластиковую накладку вместо порога, наверняка именно по этой причине, и предложил использовать эту заплатку, как временное решение. Товарищи инженеры нехотя согласились, что это можно, хоть и не оптимально с точки зрения производства и эстетического совершенства. Чья бы корова мычала, тоже мне, эстеты нашлись.
В качестве морального утешения нас похвалили за качественную проработку деталей, пообещали почетную грамоту, но я бы не стал обольщаться – видно, что проект не впечатлил.
Похоже, не созрел еще советский автопром для коммерческой революции.
Вторая неудача ожидала меня на литературном фронте, причем сразу двойная. Минский журнал «Парус» мне не отдали. Причину не потрудились объяснить. С товарищем Лукьяненко и вовсе вышел конфуз: оказывается будущий писатель-фантаст еще только учится в медицинском институте в Алма-Ате, и вытащить его оттуда в ближайшие годы нет никакой разумной возможности. Разве, что в армию призвать, но это будет совсем уже не по совести. Впрочем, без собственного журнала он здесь не больно и нужен.
Еще одним признаком монаршей опалы стало возвращение на политическую сцену гражданина Каргиняна Сергея Ервандовича. Почти месяц его не было слышно и видно, а тут как черт из табакерки опять вынырнул, и сразу на главные полосы центральных газет. И, как всякая творческая личность, тут же примазался к чужим успехам, тонко намекнув во всех газетах сразу, что это он и есть – главный ум, честь и совесть, извиняюсь, идеолог нынешней эпохи. Конечно же, этот выдающийся политик с разгона вляпался в закавказские дела, извратив мои рекомендации до неузнаваемости, что впрочем, никакого результата не дало, только ещё больше запутало обстановку. Поскольку даже упоротые националисты не смогли переварить теорию о хозрасчетных нацреспубликах, да еще и на основе этно-народного самоуправления. В этот раз уважаемый Серега Ерванович превзошел сам себя по степени неадекватности.
