Дембель против бандитов - [19]

С этими словами Дембель положил рядом с бывшим однополчанином новую одежду: белье, джинсовую рубашку, куртку и, немного засмущавшись, брюки.

— Белье чистое, рубашку я только два раза надевал, потом выстирал, а куртка и брюки от покойного братана Лехи остались, — вздохнул Корнилов. — Старенькие, но стираные. Ладно, хватит чаевничать — потом у меня в комнате посидим, чего-нибудь покрепче выпьем. Тебе как, мыться помочь или сам справишься?..

Спустя минут сорок Ковалев, раскрасневшийся после горячей ванны, сидел в комнатке Ильи, довольно щурясь. Люди, еще недавно видевшие этого молодого человека у входа на рынок с аккордеоном в руках, вряд ли бы теперь узнали в нем профессионального нищего. Вымытый, выбритый, благоухающий туалетной водой, он выглядел теперь непривычно свежо и молодо. Да и взгляд инвалида изменился: не было в нем теперь былой затравленности, не было страха и боли…

— Ну что, Дима, надо бы за встречу выпить, — улыбнулся Дембель, извлекая из бара бутылку подаренной на рынке водки и микроскопические стопочки. — Ты водку-то пьешь?

Ковалев с трудом подавил в себе тяжелый вздох.

— Я все пью. И даже чаще, чем следует… Знаешь, на рынке этом долбаном день-деньской сижу, на аккордеоне играю, народ-то сочувствует… Боюсь, не спиться бы мне с такой жизнью…

— Знаешь, Дима, — Илья разлил спиртное по стопочкам, — каждый нормальный человек считает свою жизнь такой, какой ее видит. И у тебя, и у меня в прошлом всякое было: и хорошее, и хреновое. Если хорошее не замечать, а видеть только дерьмо, значит, и жизнь твоя такая. И наоборот… Наша жизнь всегда такая, какой ты ее сам представляешь.

— А будущее? — взвесив в руке стопочку с водкой, надрывно спросил Ковалев. — Какое у меня, безногого, будущее может быть? Как мне на кусок хлеба заработать? Где жить? Кто за меня замуж пойдет? Да и вообще — кому я такой на хер нужен? Правильно говорят умные люди: имеем — не ценим. Вот в девяносто четвертом призвали меня и в Северо-Кавказский округ отправили. Ясно для чего — на пушечное мясо, в Чечню, «единую и неделимую» защищать. Помню, в Грозном впервые в жизни раненых на войне увидел, двух танкистов. У одного кожа с черепа содрана, у другого — ступня расплющена. Как я им сочувствовал! Это потом уже задним умом дошел — завидовать я им тогда должен был! — Дима, заводясь, уже размахивал стопочкой, расплескивая водку. — Кожу на голове зашить можно, кости по осколкам собрать… Мне бы так. А новые ноги не вырастут. Эх, бля, да чего уж там… — горестно закончил он.

— Ладно, об этом как-нибудь потом поговорим, — поморщился Дембель и, сделав небольшую, но вескую паузу, продолжил: — Ты тем танкистам раненым завидуешь, а ребята, которых «грузом 200» в Россию отправили, тебе бы позавидовали. По мне, так лучше быть без ног, но живым. Главное, что ты жив. Ну что, Димка… Давай, за встречу.

Друзья, подняв стопки, чокнулись и, выпив, закурили.

— Знаешь, я когда тебя сегодня днем увидел, думал, что обознался, — жадно затягиваясь, сказал Ковалев.

Илья оживился — теперь самое время переменить тему, поговорить о чем-то другом, лишь бы не растравливать товарищу душу. Пусть — о бандитах, пусть — о нашем тяжелом времени, пусть — о жизни в этом городке, но только не об инвалидности Димы.

— И почему же ты так подумал? — хмыкнул Корнилов.

— Так ведь наш ротный говорил, что вроде бы весь ваш первый взвод чечены на блокпосту в капусту покрошили… Взводного вашего, Андрюшку Шаповалова, Игорька из Калуги, ну, который по лыжам кандидатом в мастера спорта был, Валерку из Ростова, Эльдара из Казани… Кто там еще с тобой-то служил?

— Много было, — помрачнел Илья. — Земля им пухом… Как теперь помню — девятого мая девяносто шестого года это случилось… А из нашего взвода один лишь я остался. И не чечены это были…

— А кто?

— Долго рассказывать, потом как-нибудь. Ладно, давай за пацанов выпьем, что оттуда не вернулись… вечная им память!

Выпили молча, не чокаясь, не глядя друг другу в глаза — как и принято за погибших друзей.

Сигарета, зажатая между пальцами Ильи, тихо тлела, и ее полупрозрачный дымок, напоминавший какое-то фантастическое растение, курился над столом.

— Ладно, а к этому грязному цыгану Яше… рабовладельцу хренову, как попал-то? — спросил Дембель, впечатывая окурок в пепельницу.

— Как все, — равнодушно ответствовал Дима. — Сам в рабство продался…

— Постой, постой… — Корнилов не верил своим ушам. — Как это — продался?.. Сейчас же не Древний Рим, конец двадцатого века… Как это живой человек сам себя в рабство-то продать может?

— Живой человек с голодухи да с отчаяния еще и не то может, — ответил Ковалев с неожиданным ожесточением. — Знаешь, ноги-то как я потерял? Взводный наш отправил меня да еще двух молодых в брошенный дом — проверить, что и как. Проверили — все нормально, два обгоревших трупа, а наших, не наших — неизвестно. На обратном пути на «зверей» напоролись. Одного молодого сразу убили, а мы с другим, Васькой из Зеленограда, в камнях залегли. Патронов — по рожку на брата, сам понимаешь, невыкрутка. Чечены тоже залегли. Дело к вечеру, а в горах, как сам знаешь, рано темнеет. Решили — отсидимся до темноты и к своим пробиться попробуем. То, что сзади на нас нападут, не ждали — за спиной скала метров пять и почти отвесная.