Демаскировка - [18]

— Я поражён мудростью вашего величества, — сказал синдик, — но осмелюсь заметить, что такая машина обойдётся значительно дороже обычных.

— Что ж, я готов заплатить. Не смею вас более задерживать. — Король протянул руку для поцелуя.

* * *

Она лежала на столе лицом вниз, нагая, с раскинутыми руками и ногами, с разрезом вдоль спины от крестца до лопаток. Края разреза были растянуты скобами, и внутри раскрытого тела-маски сверкала сталь и золотистая бронза. Передняя спинная панель машины была снята. Крышка мнематического устройства открыта.

— Четыре человеческих памяти на выбор, как вы заказывали, ваше величество. — Синдик указал на четыре лакированные шкатулки. Открыл первую, где в углублениях красного бархата покоились четыре одинаковых цилиндрика кассет. — Графиня Тленикс. — (Открыл вторую с такими же кассетами). — Дуэнья Зорренэй. — (Третью). — Ангелита. — (Четвёртую). — Миньона. Каждая лента, как видите, имеется в четырёх копиях, что необходимо для надёжной и безошибочной работы машины. Теперь вашему величеству достаточно выбрать одну шкатулку, и я помещу все копии…

— Нет, благодарю, — сказал король. — Это орудие моей мести, и я своей рукой должен нажать на спуск. Нужно, стало быть, надеть все кассеты из одной шкатулки на этот стержень?

— Да, ваше величество. Потом вытянуть язычок ленты и закрепить вот здесь.

— Надеюсь, вы хорошо обошлись с этими девицами?

— Они не пострадали, ваше величество, если не считать потери памяти, что, увы, совершенно неизбежно при переписывании живой человеческой памяти на пергаленту. Но они сохранили рассудок и телесное здоровье.

— Рад это слышать. Казна перечислила вам всю сумму?

— Да, ваше величество.

— Стало быть, ваша работа окончена. Благодарю, синдик, и не смею задерживать.

Пятясь и кланяясь, алмеханик вышел.

Оставшись в одиночестве, король взял по кассете из каждой шкатулки и вставил в механизм одну за другой.

Затем он бросил оставшиеся копии в пламя камина.

* * *

Может, всё было так. А может, совершенно иначе. Здраво он рассуждает, строя свою версию, или впустую фантазирует, или бредит от боли, бессонницы и выпитой водки? Гренцлин не знал.

Уже половину ночи, худшей ночи в его жизни, он мучился без сна. Обваренное лицо терзал нестерпимый зуд. Гренцлин намазался чёрной мазью и кое-как забинтовал голову, и теперь невозможность почесаться сводила с ума. Чтобы заснуть, он выхлебал целую пинту отвратительной местной сивухи, но она не усыпила, даже не опьянила, а только слегка приглушила зуд и боль — и Гренцлин подозревал, что за это слабое облегчение наутро придётся расплачиваться добавочными муками похмелья. Кутаясь в засаленный шлафрок, он ходил кругами по комнате, время от времени подбрасывал полено в камин, где сгорела его отравленная одежда, и думал. То есть пытался думать. Думать о чём угодно, кроме своей будущей смерти, скорой, неминуемой и мучительной.

Кто-то — и понятно кто — заложил в автокат не одну, а четыре человеческих памяти, похищенные у графини Тленикс, дуэньи Зорренэй и ещё каких-то двух чужеземок. И похоже, что казнь сорвалась именно из-за этого.

Машина осознавала себя живой женщиной, но которой из четырёх? В своей памяти она прожила четыре разные жизни. Наверное, всё это заставляло её усиленно размышлять о себе, доискиваться своей истиной сути — и в конце концов довело до мысли, что она вовсе не человек. Она разрезала себя и убедилась в этом вполне.

Может быть, такая возможность была заложена в изначальный прескрипт — чтобы машина вскрыла тело-маску при Арродесе и тем самым дала предлог обвинить его в убийстве? А может, всё пошло не по прескрипту? Как бы то ни было, машина раскрылась перед Арродесом, и тот в страхе бежал. Она погналась за ним, повинуясь прескрипту, но поскольку она осознавала, что повинуется прескрипту, а всякое самосознающее существо стремится действовать свободно (или хотя бы уверить себя, что оно свободно), её терзали внутренние противоречия. Машина боролась с собой и, скорее всего, медлила именно по этой причине.

Её женские памяти хранили какие-то представления о любви. Возможно, она внушила себе, что любит Арродеса и преследует его не согласно прескрипту, не ради казни, а по собственной воле и ради любовного соединения, как бы безумно это ни звучало. И когда она наконец настигла его и нашла умирающим — может быть, она действительно смогла обойти прескрипт. Не стала его добивать, а заключила в объятия — и когда Арродес умер, единственным доступным ей способом покончила с собой.

Гренцлин сунул горящую свечку в фонарь, накинул поверх халата епанчу и поплёлся прочь из опостылевшей комнаты. Ему хотелось поговорить с Суэво, и он знал, где того найдёт.

По тёмным, холодным, просквожённым коридорам и винтовым лестницам он спустился в полуподвал. Как он и ожидал, камора с автокатом была открыта. В тусклом свете свечей алмеханик, который не нуждался в сне и не боялся ни люции, ни холода, усердно возился в механизме.

— Вам что, не хватило люции? Пришли за добавкой? — Суэво указал на пол, залитый лужами рассола.

Гренцлин остановился на пороге.

— Вы же сказали… — Он еле узнал свой охрипший голос. — Вы же сказали, что я всё равно могу не дожить до завтра.