Деловые письма. Великий русский физик о насущном - [5]

Все это я пишу только тебе, и это не подлежит оглашению. Итак, не будь строга и требовательна, обожди. Как все выкристаллизуется, я буду писать вам более содержательные письма. Только сейчас, право, трудно.

Сейчас вакации, и это меня очень огорчает. Тут закрывается решительно все – библиотеки, мастерские и пр. Жизнь совершенно останавливается. А мне каждый потерянный день жалко…

Глазго, 26 августа 1921 г.

Дорогая Мама!

Вот я уже в Глазго. Сижу в особняке Милларов. За время войны, видно, они здорово разбогатели и живут очень широко. Парни подросли и стали совершенно мужчинами. Сама миссис Миллар сейчас на даче, туда я поеду завтра. 7 сентября поеду в Эдинбург на съезд Британской ассоциации физиков. Там А. Н. Крылов будет делать доклад о Курской магнитной аномалии. Вернусь в Кембридж только 26 сентября и опять примусь за работу.

Не писал эти четыре дня. так как был так занят, что прямо не было времени вздохнуть. Я немного переутомился и рад возможности хоть одну недельку отдохнуть.

Читаю сейчас записки графа С. Ю. Витте[15]. Чрезвычайно интересно. Я их пошлю Ольге Конрадовне[16], пускай она тебе расскажет о них. Они у меня, к сожалению, на английском (на русском не мог достать) <…>

Сент-Филланс, 30 августа 1921 г.

Дорогая Мама!

Сижу у камина в том самом месте, где сиживал семь лет тому назад. Хозяева ко мне очень милы. Боже мой, семь лет! Тут ничего не изменилось. Война ни на чем не отразилась. Даже как-то странно. А у меня за эти семь лет столько было! Боже мой, если тогда мне все это приснилось бы во сне, я бы не поверил, что человек может все это пережить. А оказывается, может. Да, жизнь и человек в ней весьма эластичны, и те формы, в которые нас вдавливает судьба, другой раз фантастичны <…>

Сент-Филланс, 2 сентября 1921 г.

Дорогая Мама!

Все еще живу тут, в Шотландии, у берега озера. Но все более и более тянет в Кембридж, в лабораторию, к работе. Но тут строго – вакации так вакации, и [во время вакаций] никто не позволит работать…

Да, дорогая моя, третьего дня было ровно пять месяцев, как я покинул вас. Это почти полгода. Никогда мы с тобой не расставались на такой долгий срок. За эти пять месяцев только один месяц проработал в Кембридже и с большим удовольствием и удовлетворением вспоминаю этот месяц. Но это, конечно, очень мало, хочется больше <…>

Ты пишешь, чтобы я писал больше о себе, но мне это трудно. Я всегда гляжу кругом и мало обращаю внимания на себя. Говорю по-английски много, почти все могу выразить, запас слов увеличился, но произношение, я думаю, у меня скверное. Одеваюсь хорошо, даже тут считают, что я прилично одет. У меня два костюма, один серый, другой синий. Первый предназначается для каждого дня, другой – в торжественных случаях. Ношу серую фетровую шляпу, свою страсть к чистым воротничкам вполне удовлетворяю. Но с вихрами дело хуже. Миссис Миллар мне не дает покоя и требует, чтобы я пошел к парикмахеру (за эти пять месяцев я только два раза стригся). Но меня огорчает, что я теряю много волос. Боюсь, что по приезде не смогу уже подсмеиваться над Колькой <…>

Радости жизни во мне нету, и будет ли она когда-нибудь, не знаю. Но работаю с остервенением подчас. До последней минуты своей жизни не сложу оружия! Жить или работать – это для меня становится одним и тем же <…>

Сент-Филланс, 6 сентября 1921 г.

Дорогая Мама!

Завтра уезжаю в Эдинбург на съезд. За время, проведенное в Шотландии, я отдохнул и поправился. За последнее время я похудел, но теперь опять принимаю мой нормальный вид. Жизнь в семье, хорошее питание, доброе отношение – все сказалось хорошо. Последнюю ночь спал плохо, все вспоминал твое письмо, которое меня так огорчило…

Тут, в Шотландии, дивно хорошо. Все думаю, как бы было хорошо, если бы ты была тут со мной. Горы, зелень, озера, реки – все напоминает Швейцарию, только в миниатюре. Сентябрь считается лучшим месяцем в Англии.

Тут я немного занимался и сделал кое-какие вычисления для моей работы. Интересно, как пойдут мои дела в Кавендишской лаборатории?

Я все думаю о вас, так хочется знать побольше, что у вас делается.

Ты не поверишь, как бы мне хотелось перенести всю Кавендишскую лабораторию в Питер. <…>

Лондон, 19 сентября 1921 г.

Дорогая Мама!

Сегодня получил ваши письма и был очень им рад, были письма от всех, и я прочел и перечел их. Ты себе не можешь представить, как это на меня хорошо действует. Но меня беспокоит, что ты не пишешь, получила ли ты очки. Я их послал, но ты ничего не пишешь о них.

Погода тут становится холодной, зима тут мерзкая, говорят, больше напоминает нашу осень. Я уже схватил насморк. Чувствую себя средне. Нервы в неважном состоянии опять. Не знаю, что буду делать, когда Крылов уедет.

У меня на Эдинбургском съезде Британской ассоциации наук новое знакомство – это проф. Тимошенко[17]. Очень умный и милый человек. Он высокого роста, с белыми кудрями, с маленькой бородкой, бледное лицо, светлые умные глаза. От него дышит кабинетом и книгой. Он действительно умен, тот спокойный и глубокий ум, который я встречал мало у кого. В нем есть что-то обаятельное, хотя он говорит мало и редко. Всегда тихим и спокойным голосом. Я с ним провел целую неделю на съезде. Он друг Абрама Федоровича.