Дело вкуса - [18]

Композитор приводил в газете письмо Тани ГГ., ученицы 10-го класса:

«Нравился мне джаз. Три года, как я стала слушать симфоническую музыку… В симфонии я за последний год стала видеть мысль, а не только чувства, как раньше…»

Все это не значит, разумеется, что на школьной вечеринке во время танцев надо играть полонез Шопена, либо «Камаринскую» Глинки, или экосез из «Евгения Онегина».

Все это музыка изумительная, но танцевать под нее будет вряд ли удобно.

Есть немало прекрасных танцевальных мелодий, и тут выбор должен быть предоставлен молодежи самый широкий. Всем бывает весело, приятно и радостно, когда на молодежном вечере кто-нибудь лихо спляшет гопак или все встанут в круг, а по нему пройдется, распластав по-орлиному, как крылья, руки, танцор в гордой лезгинке. И, как я уже говорил, всем приятно покружиться в плавном вальсе или в веселой, стремительной, кокетливо-иронической полечке. Но можно ли этим лишь ограничивать желания и требования молодых танцоров? Очень противно, когда попросту скучные люди, почитающие свои отсталые вкусы за закон, заранее расписывают веселье и танцы: вот это, мол, можно признать благонадежным прихлопом, а уж это пошли невыдержанные притопы. Всякое непривычное для их глаз па, может быть, несколько темпераментные движения в танце кажутся им уж чуть ли не посягательством на моральные устои общества.

Было время, когда такого же рода блюстители нравов и строгих вкусов возмущались, если молодежь танцевала «буржуазные» танцы, вроде падеспани, и требовали обязательно «Яблочко». Они считали лишь этот танец выразителем пролетарской доблести, забывая, по-видимому, что всеми нами любимый танец «Яблочко», нечего таить, танцевали иногда и по ту сторону фронта гражданской войны. Однако это ведь нисколько не скомпрометировало наш лихой, веселый танец. Румяное красное яблочко не стало белее оттого, что иной раз его отплясывали и наши враги. Танец остался в народной памяти как звонкая подвижная музыкальная метка революции. С удовольствием отплясывает его молодежь и сегодня. Но это не значит, что танцы иного музыкального строя, скажем, танцы, пришедшие к нам со свободолюбивой и темпераментной Кубы, следует подвергать гонению.

Если молодежь заимствует что-то интересное, родственное ее внутреннему темпу из современных зарубежных танцев, не следует ошарашивать ее административным окриком. Пусть ищет, изобретает, пробует. Кому дано право варанее считать какие-то коленца завизированными, а другие па — запрещенными? Важно, чтобы танец был веселым, жизнерадостным, отвечающим здоровому вкусу и живым устремлениям молодежи. Ведь танцевать хочется под музыку, а не под расписку, которую пытаются заранее взять у молодежи чересчур уж осмотрительные наставникиадминистраторы.

Нужно, можно, стоит любить и хороший джаз, и веселую лирическую оперетту, и остроумную эстрадную песенку.

И следует молодым людям уметь танцевать. Ничего хорошего не вижу я в снулых молодых парнях, которые на вечеринке, сохраняя гордо-отчужденный вид, ладонями, заложенными за поясницу, подпирают стены зала, вместо того чтобы поддержать общее веселье, поплясать вместе со всеми.

Однако всему свое место, свой час. А ведь есть еще, к сожалению, и такие, которым все кажется слишком серьезным, скучным: и хорошая камерная певица, и вдохновенный чтец, и известный ансамбль скрипачей Большого театра, и лирическая музыка русского романса. Если ненароком затащили такого скучающего молодого человека на концерт Чайковского, он вскоре безмятежно засыпает, но зато, едва заслышав где-то первые такты рока или твиста, упоенно (даже во сне) начинает дергаться и сучить ногами.

Ничего, кроме глубокого сожаления и отвращения, этот «любитель музыки» вызвать не может.

Вспомните, как остроумно и зло высмеял этакого «кавалерствующего дергунчика» Ив Монтан в своей песенке о парижских стилягах. И, кстати: когда мы говорим о хорошем вкусе в жанре эстрадного искусства, нельзя не обратиться к творчеству этого талантливого французского певца, которого так тепло принимали в нашей стране и москвичи, и ленинградцы, и киевляне. Ив Монтан — прекрасный образец безукоризненного артистического вкуса. И в самой его манере исполнения песен, в предельной собранности найденной им сценической формы, сочетающей элегантность и четкость движений с подкупающей простотой, — словом, во всем облике артиста, как и в содержании и строение песенок, перед нами непринужденно раскрывается поэзия народного Парижа, Парижа простых, трудолюбивых, добрых, веселых и влюбленных в свой город людей.

Совсем иной характер имели песенки Вертинского или, скажем, Лещенко. Мне часто приходилось слышать от моих молодых друзей вопросы о том, как с точки зрения серьезного вкуса следует расценивать этих двух артистов.

«Прежде всего нельзя ставить их на одну доску. Вертинский обладал незаурядным исполнительским мастерством, проявил себя как талантливый киноактер, очень хорошо снявшийся в некоторых наших фильмах. У него была известная исполнительская культура, очень выразительный жест, обогащенный, как мне думается, знакомством с приемами народного театра Востока, где некоторое время жил артист. Но на эстраде Вертинский был, конечно, выразителем старого, отмирающего вкуса. Человек талантливый, он умел искусно находить те слабые, больные места, неутоленные печали, грустные воспоминания, которые имеются, вероятно, в душе даже самого счастливого и уравновешенного человека, не говоря уже о таких, кто по воле истории понес ощутимые утраты в жизни. Играя на этих „струнках“ души человеческой, Вертинский строил свои песенки, изящные, мизерно иронические, обычно унылые, заупокойные по отношению к прошлому, иногда экзотические, полные бессильной тоски о безвозвратно утраченном. И не случайно его концерты особенно привлекали людей, которым дорого было это навсегда ушедшее прошлое.