Дело «Тридевятый синдикат» - [6]

– Да, Геночка, убытки,– отвечая на его безмолвный вопрос, продолжила Яга.– Нельзя было условия продажи эликсира менять. Ох, не к добру это. Есть тут у меня мыслишка одна… Нужно срочно сюда всех собрать. Кто с папой лично знаком был.

– И Василису тоже?

– Не-э-эт,– протянула Яга,– царице-матушке об этом знать ни к чему. Спокойней спать будет. Пусть Илюшеньку тетешкает. А для таких дел молода еще. Есть кому за нее головку поломать да порадеть малость о благе государства нашего.

– Так Кощей тоже с папой знаком был.

– Вот и славненько.– Старушка довольно потерла руки.– Заодно и грехи замолит.

– Да он некрещеный! – Гена, окончательно переставший понимать свою хозяйку, вылупил глаза.

– Надо будет – окрестим,– свернула дебаты Яга и засеменила обратно к избушке.

Гена почесал свою зеленую шерстку на затылке и пошел налаживать «сотовую» связь.

1

– Ах, какой парфюм! – Жан де Рябье галантно оттопырил зад, склоняясь перед Марьюшкой. Хрящик на горбатом носу забавно дергался. Неотразимый обольститель усиленно обнюхивал свою даму сердца.

– Да-да.– Марья-искусница согласно кивнула, стараясь не морщиться. Надушен и напомажен был русский француз так, что с души воротило. Она попыталась проскользнуть мимо навязчивого хлыща.

– Я только что из Парижа,– важно заявил Жан де Рябье, перегораживая дорогу,– так там сейчас в моде розовая вода. Баснословных денег стоит. Специально для вас, мадам… через все границы…

– Мерси.– Марьюшка сделала реверансик, принимая изящный флакончик, и проворно юркнула в ближайшую дверь. Жан сунулся было следом, но торопливо отпрянул при виде бердышей, скрестившихся перед самым его носом.

– Пардон,– прогнусавил он, сообразив, что чуть не вломился в царскую опочивальню.

– Слушай, что такое пердон? – спросил один охранник у другого, задумчиво глядя вслед удаляющемуся щеголю.

– Сам не чуешь?

– А-а-а, понял.

Марьюшка сидела на царском ложе и дрыгала ногами в ожидании, пока назойливый ухажер удалится, мягко говоря, куда подальше.

– Сядь как положено. Ты, как сестра царицы, должна подавать пример,– назидательно проговорил кто-то,– этикет должна соблюдать, даже когда ты наедине сама с собой.

Марьюшка повертела головой. Голос шел из-под подушки.

– Ага! – азартно воскликнула она.– Вот ты где! – Плюхнувшись всем телом на подушку, Марьюшка придавила попытавшееся улизнуть оттуда зеркальце и, схватив его, как победитель принялась диктовать условия: – Значится, так, мое серебряное. Перво-наперво покажешь мне моего суженого-ряженого.

– Нашла цыганку,– пыхтело зеркальце, тужась вырваться из цепких пальчиков озорной девицы.– Откуда мне знать, кто твой суженый?

– Давай-давай! А то все Василисе расскажу. Как за членами царской фамилии подглядывало, как словеса им дерзкие да непочтительные выговаривало…

– Это когда? – искренне изумилось зеркальце.

– Да только что.

– Шантаж!

– Конечно, шантаж. Ладно! Даю задание полегче. Покажи кого-нибудь из мужей государственных.

– Тебе зачем? – насторожилось зеркальце.

– Похихикать хочу,– честно призналась Марьюшка,– они такие забавные. До сих пор понять не могу, как такие чудики государство поднять сумели.

– Папина школа,– строго сказало зеркальце,– по его заветам живут! И показывать я ничего не буду. Люди серьезными делами заняты. Мало ли какие они сейчас секреты важные обсуждают.

– Папа, папа…– хмыкнула Марья-искусница.– Только и слышу со всех сторон «папа» да «папа». Все стены его портретами увешаны. И везде он разный. Разве что по платью несуразному сообразить можно, что это папа.

– Что ж делать? Кроме ближайших соратников, его толком и не видел никто. А из них живописцы… сама понимаешь.

Марья-искусница подняла голову. Прямо перед ней висели самые удачные, по утверждениям авторов, портреты. Один кисти министра финансов, другой – воеводы разбойного приказа, третий – мирового судьи. К последнему полотну приложили усилия все три головы – и Правая, и Левая, и Центральная. Споры, какой мазок куда положить, в судейской коллегии были жаркие. По окончании работы Горыныч, украшенный многочисленными синяками и шишками, потребовал зашить треснувшее по всем швам полотно и повесить его на самое почетное место. Марьюшка с удовольствием взялась за эту ответственную работу. Залатала так, что ни одного стежка заметно не было. Но в тронный зал, как требовал мировой судья, портрет вешать не стали.

– Я хочу почаще видеть эту дивную картину,– дипломатично сообщила судье Василиса.

Польщенный Горыныч удалился вершить свои судейские дела, а его бессмертное творение заняло место в опочивальне царственной четы. Абстракционисты удавились бы от зависти, лицезрея этот шедевр, но в бывшем Кощеевом царстве изобразительное искусство еще не шагнуло так далеко, а потому все, кому посчастливилось его видеть, расползались в разные стороны, держась за животы. Соловей и Чебурашка, прослышав о небывалом успехе Горыныча, решили тоже попробовать свои силы на этом поприще, в результате чего опочивальня пополнилась еще двумя шедеврами. Нужно признать, что их полотна были более реалистичными. На них хотя бы можно было разобрать, где у «папы» рука, а где нога. Если, конечно, внимательно приглядеться.