Дело пропавшей балерины - [88]

Говорят, Петр Сильвестрович Крутиков, сын генерал-майора Сильвестра Федоровича Крутикова, изначально заказал проект здания цирка Владиславу Городецкому. Однако предложенное ему не понравилось, и тот обратился к другому архитектору — немцу Эдуарду Брадтману. Строительство обошлось Крутикову значительно дороже, чем он рассчитывал, однако уже в 1903 году Hippo-palace приветствовал в своих стенах публику, жаждущую зрелищ. Это был едва ли не самый первый в Европе двухэтажный цирк со стеклянным куполом, электрическим освещением и гардеробной. Паровое отопление обеспечивало тепло в помещении, что позволило посетителям приходить в праздничных нарядах, оставляя верхнюю одежду на первом этаже.

Крутикова ожидала блестящая карьера чиновника, однако он избрал другой путь. Юноша увлекался лошадьми, дрессировал их и в дальнейшем начал выступать с цирковыми номерами, которые восхищенная публика встречала овациями. Лошади исполняли все команды Крутикова, которые он посылал им едва заметными взмахами руки в белой перчатке, умели угадывать флаги разных государств, ходили по канату и по горлышкам деревянных бутылок, играли роли официантов. Еще до открытия цирка в Киеве, Крутиков совершил триумфальное турне по Европе, в Париже весь город был оклеен афишами о выступлениях дрессировщика, за несколько месяцев до представления билетов в кассах было не достать. В Hippo-palace его владелец выступал со своей группой дрессированных лошадей только несколько раз в году, все остальное время удобную цирковую арену использовали театральные коллективы, известные певцы или актеры. Здесь выступала хрупкая балерина Элеонора Нижинская и ее муж — король мазурок и гопаков, сумасбродный балетмейстер Томаш Нижинский, вырвавший у жены согласие на брак угрозами о самоубийстве в случае отказа.

— Вацлав напомнил мне отца, — молвила прима-балерина Киевского оперного театра, — когда сказал Дягилеву, что покинет «Русские сезоны», но ничего не изменит в хореографии «Фавна».

— Почему ваш брат ушел из Мариинского театра? — спросил Тарас Адамович.

— Выступал в «Жизели», на балете присутствовала вдова-императрица. Ее разгневал слишком откровенный костюм Вацлава, на следующий же день его выгнали из театра.

— Почему вы ушли за ним?

— Зачем оставаться? Вацлав — само воплощение балета. Балет — не стены театра. Он живет в движениях и позах, жестах и трепете танцовщиков. До Вацлава в Мариинском театре на сцене замечали только прим-балерин. Мужчины были нужны лишь для поддержек. Вацлав открыл Петербургу настоящий мужской балет. Петербург не был готов видеть его. Зато готовым оказался Париж.

— А Киев?

Она медленно прошлась по комнате, остановилась у кресла, коснулась рукой изогнутой спинки.

— Когда мы ехали сюда, я думала, что возвращаюсь в провинцию, с которой когда-то начинали мои родители. Однако провинция удивила меня.

— Чем именно?

— Смелостью. Женщину-балетмейстера вряд ли восприняли бы в любом другом городе Европы. А здесь я ставлю собственную хореографию. Это удивительный город. Сочетает в себе простоту и какую-то глубинную магию. Почему Экстер постоянно возвращается сюда? Я спрашивала — она точно не знает. Говорит — здесь легко дышится.

На чердаке одиннадцатиэтажного дома Гинзбурга дышалось тяжело — тревога повисла в воздухе. Олег Щербак печально посмотрел на Миру и сказал:

— В тот вечер я знал, что Вера будет выступать в Интимном театре. Мы не договаривались о встрече в Шато де Флер — я солгал. Но я был тогда в парке, разговаривал с продавцом билетов, говорил, что признаюсь в любви девушке у розария сегодня в восемь вечера. Просил его пожелать мне удачи, даже дал несколько монет, чтобы он поднял за нас рюмку. Он смеялся, что-то говорил. Я перелез через забор шагах в десяти от входа и вернулся на Крещатик — нужно было успеть увидеть Веру до выступления.

Мне повезло — Вера узнала меня в гриме. Я специально несколько раз гримировался перед тем, как она приходила ко мне позировать. Говорил, что мечтаю сыграть в театре, вживаюсь в роль. Она смеялась, но хвалила грим, говорила, что я довольно умело перевоплощаюсь. Когда я в тот вечер заглянул в ее гримерную, она выбежала ко мне и рассмеялась. Я боялся, что она назовет меня по имени и вторая девушка услышит. Потому попросил Веру срочно пройти со мной — сказал, что дело чрезвычайной важности, но я боюсь задержать ее перед выступлением.

— И она согласилась? — прошептала Мира.

Щербак не ответил на ее вопрос и продолжил:

— Я ведь делал это уже в третий раз. Я знаю это состояние. Сначала я волнуюсь, так сильно, что не могу завтракать утром — вилка выпадает из рук. В первый раз было еще хуже — я не спал целую ночью. Но Вера была третьей. Я знал, если я сделаю все правильно, то все получится. Наталья согласилась пойти со мной без вопросов. Мы пили вино, потом шли по улице и она о чем-то рассказывала. Шла добровольно, и тогда я понял — то, что я делаю — это мой путь. И это нужно городу.

— А Марьяна? — глухо спросил Менчиц.

— С Марьяной оказалось сложнее. Возможно, я избрал не ту девушку, — он посмотрел сквозь Тараса Адамовича, опустил голову.