Дело пропавшей балерины - [26]

Корчинский краем глаза взглянул на гостей и вернулся к работе. Художник уже заканчивал трудиться над гримом, по крайней мере, так он сказал. Потому что Тарас Адамович, посмотрев на его работу — разрисованные лицо и плечи танцовщицы в ярких пятнах и полосах, — вряд ли смог бы определить, начало это работы или уже ее завершающий этап. Девушка напоминала хищную птицу, перо на голове красноречиво намекало на то, что догадка верна.

— Если это что-то из «Лебединого озера», то слишком… претенциозно, — бросил Щербак. Вероятно, его до сих пор смущало слово, которым наградила его несколько минут назад в коридоре балерина с папироской.

Тарас Адамович мысленно улыбнулся. Спустя мгновение Корчинский степенно ответил:

— «Лебединое озеро» не нуждается в дополнительном гриме.

— Странно, я думал, дай тебе волю, и ты нацепил бы лебедям клювы, — саркастически бросил Щербак.

— Преувеличиваешь. Я экспериментирую исключительно с новыми тенденциями в балете. Пластические этюды — вот где живопись на теле сочетается с движением и это прекрасно.

Тарас Адамович сел на пуфик у зеркала, Щербак прошагал к креслу, стоящему в углу.

— Снова скатимся к спору о красоте, — уныло молвил Щербак.

— Ты споришь не о красоте, — возразил Корчинский. — Красоту можно узреть и в классической постановке, и в современном искусстве танца. Я вижу ее и там, и там, ты же — только в классике.

Щербак с вызовом посмотрел на него.

— Сомневаюсь, что ты видишь красоту в «Лебедином озере».

Корчинский улыбнулся. Его красноречивые паузы почему-то не раздражали Тараса Адамовича. Он имел несколько вопросов к нему, но оставил их на потом, когда эти ценители красоты прекратят свой спор.

— «Лебединое озеро» — это не просто немецкая легенда о любви. Это еще и эстетика славянских хороводов в танце лебедей. Если копнуть глубже, — это древнейшая в мире история борьбы добра и зла, ее можно трактовать по-разному, — Корчинский задумался. — Я бы даже сказал — она требует того, чтобы ее трактовали по-разному.

— Для тебя трактовать и вульгаризировать — синонимы, — махнул рукой Щербак.

— Наоборот. Это поиски. Как думаешь, кто является главным образом балета?

— Это же очевидно.

— Тогда ответь.

— Одетта, королева Лебедей.

Корчинский провел белую полоску от виска к подбородку танцовщицы.

— Для меня это не очевидно. Почему не Одиллия?

Щербак колебался. Корчинский продолжил:

— Одетта — символ добра, Одиллия — темное начало, существующее в каждом из нас. Разве не интереснее было бы акцентировать внимание на ней, исследовать, что заставляет нас выбирать тьму? Почему Зигфрид поддается ее чарам?

Тарас Адамович внимательно вслушивался в разговор.

— Разве не интереснее было бы исследовать образ самого принца? Откуда это раздвоение — стремление к светлому и темному одновременно, он любит Одетту, при этом — жаждет Одиллии. Почему? Возможно, вот он — правильный путь: не наблюдать за белым и черным лебедями, а изучать образ принца?

— И сделать ведущей мужскую партию? — почти со страхом переспросил Щербак.

— Как знать, — улыбнулся Корчинский, — это извечные поиски.

Хищная птица-балерина, расписанная Корчинским, поблагодарила художника и упорхнула на сцену. Они остались в гримерной втроем. Тарас Адамович достал записную книжку.

Корчинский вопросительно посмотрел на него:

— А вы, господин…

— Тарас Адамович Галушко, бывший следователь сыскной части городской полиции. Занимаюсь делом Веры Томашевич. У меня к вам есть несколько вопросов, господин Корчинский. Вы не против на них ответить?

— Попробую, господин бывший следователь, — улыбнулся блондин.

— Говорят, балерине Вере Томашевич пророчили партию Одетты-Одиллии? — начал Тарас Адамович допрос свидетеля.

— Только когда вся труппа будет готова к этому балету. Он непростой, Бронислава это осознает.

— Бронислава Нижинская, жена балетмейстера?

Корчинский сел на стул, вытирая руки салфетками.

— Зачем спрашивать, если вы и так знаете?

— Уточняю. Кстати, почему жена балетмейстера занимается постановками целых спектаклей?

— Потому что это Нижинская. Насколько вы далеки от балета?

Тарас Адамович спокойно ответил:

— Насколько это вообще возможно.

Корчинский оценил иронию.

— Тогда понятно. Бронислава Нижинская — балерина, она вместе с братом была звездой «Русских сезонов» в Париже. Хотя все, конечно, больше говорили о ее брате — Вацлаве Нижинском. Говорят, его прыжки бросают вызов земному тяготению. Вдвоем они бросали вызов традиционному балету, который так смущает нашего с вами общего знакомого, — он красноречиво посмотрел в угол, где словно спрятался в кресле Щербак.

— Вы знаете Веру Томашевич? — озвучил традиционный вопрос Тарас Адамович.

— Конечно.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— А с ней… что-то случилось?

— Это вы мне расскажите. Кажется, Интимный театр вынужден был изменить афиши…

Корчинский отложил салфетки.

— Если честно, все подумали, что Вера просто взяла перерыв. Решила отдохнуть. Она танцевала чуть ли не круглосуточно, это выматывает.

Тарас Адамович посмотрел в глаза собеседнику:

— Часто ли балерины берут перерыв без предупреждения?

— Не могу сказать, — улыбнулся тот. — Я же не балерун. Но я видел, как они работают, вряд ли я выдержал бы.