Дело полковника Петрова - [7]

Поэтому я не очень удивился, когда однажды осенней ночью раздался громкий пугающий стук в мою дверь и я был доставлен в НКВД. Меня посадили лицом к стене в ярко освещенной комнате под наблюдением вооруженных охранников. Этот процесс так называемого "размягчения" продолжался несколько часов. Ощущение было ужасным, и только мое знание русского языка и советского менталитета позволило мне вырваться оттуда на свободу.

Однако я знал, что это было первым и, возможно, последним предупреждением о том, что ожидало нас в будущем, и решил, не тратя попусту времени, бежать с советской территории. Сложность заключалась в том, что и многие другие люди на оккупированной советскими войсками территории думали таким же образом, а советские власти не были намерены позволить кому - либо покинуть страну.

Но мне повезло. Еще до этого, когда литовцы посадили меня в тюрьму, я по ошибке упустил возможность зарегистрироваться в качестве постоянного жителя Вильно. Когда красные вновь захватили страны Балтии, меня отнесли к категории беженцев и выдали соответствующий документ, несмотря на тот факт, что я почти всю мою жизнь прожил в Вильно. Это сыграло свою роль, когда осенью 1940 года советские власти издали декрет о том, что все постоянные жители должны автоматически получить литовское гражданство, а всем беженцам будет предоставлено право обратиться с ходатайством о предоставлении советского гражданства или о разрешении выехать за границу. Получение разрешения выехать за рубеж зависело от наличия иностранной въездной визы. Ловушка заключалась в том, что в Литве не было дипломатических представительств иностранных государств. Для получения иностранной визы требовалось выехать в Москву, а такая поездка была возможна только при наличии специального разрешения, которое, в свою очередь, невозможно было получить.

Кроме матери и брата я рассказал о своих планах уехать из страны только нескольким близким друзьям. После многодневных дискуссий, которые не привели ни к чему, нам пришла в голову мысль. Остров Кюрасао, являющийся голландским владением на островах Вест Индии, имел статус свободного порта, и для въезда туда не требовалась виза. Я написал письмо в голландскую дипломатическую миссию в Стокгольме и попросил выдать мне визу на въезд в Кюрасао. Ответ соответствовал нашим ожиданиям - визы туда не требовалось. Затем я посетил поверенного в делах Великобритании в Каунасе (в то время это была столица Литвы) мистера Престона, который занимался вопросами защиты интересов польских граждан в Литве. В результате мне выдали проездной документ. Я приложил этот документ и письмо из голландской миссии к моей официальной просьбе выехать из советской страны. В сопроводительном письме я указал, что являюсь безработным музыкантом, и что у меня на Кюрасао живет престарелая тетя, с которой я просто жажду как можно скорее воссоединиться. Оценив свои шансы на получение разрешения (здесь следует заметить, что я всегда был оптимистом), я принялся продумывать более мелкие детали на случай, если дело удастся. Я намеренно спровоцировал несколько ссор с актерами и рабочими театра. Когда после этого я рассказал им о моем намерении покинуть театр для того, чтобы продолжить учебу на медицинском факультете, никто уже не стал серьезно возражать против моего ухода.

Через несколько недель случился приятный сюрприз. Я обнаружил свою фамилию в списке тех, кому было разрешено покинуть Советский Союз. На оставшиеся у меня после оплаты билетов деньги я купил бриллиант и спрятал его в тюбике с зубной пастой, и 28 февраля 1941 года в Вильно я сел на транссибирский поезд. С тяжелым сердцем прощался я с матерью, братом и двумя моими близкими друзьями. Будущее рисовалось мучительно неопределенным, я оставлял тех единственных людей, которых любил, не зная, когда увижу их снова, если это вообще удастся. Печальная перспектива.

Поезд прибыл в Москву через сутки и некоторое время стоял там. Шел сильный снег, но я пошел пройтись по городу, и был сразу же поражен контрастом между массивностью и представительностью общественных зданий и трущобным видом и перенаселенностью жилых районов.

Картина бесшумно движущихся людей на фоне огромных тяжелых зданий угнетающе действовала на меня. Казалось, что эти более чем скромно одетые прохожие не принадлежали этому величественному городу, и что им до него нет дела, настолько они были поглощены своими личными заботами. Общее безмолвие усугублялось видом крупных хлопьев снега, падающих на и без того сильно заснеженные тротуары. Общая атмосфера выражала апатию и безнадежность. Я чувствовал, что каков бы ни был конфликт между человеком и государством, пострадавшей стороной здесь был человек.

В ходе дальнейшей поездки мы проследовали через Омск, Томск, Новосибирск, а также другие крупные промышленные города вдоль маньчжурской границы. Через десять дней после посадки в поезд, и очень устав от поездки, мы добрались, наконец, до Владивостока. Здесь я столкнулся со значительными препонами со стороны чиновников как советских, так и японских консульств, но, в конце концов, где блефом, а где напором мне удалось получить визу в Японию.