Дело о старинном портрете - [58]

— Зовите меня папаша Робер, — представился он, поставив на столик чашечку с черным кофе. — Меня так уж тридцать лет называют.

— Очень приятно, папаша Робер, меня зовут Полин, — ответила я.

— Вы нездешняя, я сразу заметил, — сказал он, оглядывая критическим взглядом мое темное платье и шляпку с густой вуалью. — Прячетесь от кого или следите за неверным возлюбленным? — его бестактность оправдывал только добродушный тон, которым он задавал вопросы. — На этой деревенской улочке никто просто так не появляется, в нашем предместье нет ни модных лавок, ни кабаре с ресторанами. Уверен, вас сюда привело какое-нибудь дело, разве не так?

— Угадали, папаша Робер, — улыбнулась я, отпивая крепкий кофе. — Я ищу больницу доктора Эспри Бланша. Мне сказали, что она находится где-то здесь, в саду принцессы Ламбаль. Но я заблудилась и поэтому прошу у вас помощи.

Папаша Робер протер полотенцем край стола, присел напротив меня и спросил:

— Знаете ли вы, в каком месте находитесь? О! Здесь каждый камень — история.

— Интересно. Расскажите, прошу вас.

— Много лет тому назад мой отец построил здесь придорожный трактир. Это сейчас городская черта проходит за нами, а раньше тут была самая настоящая деревня: на пригорке пасли коз и гусей, а куры копались в пыли прямо на дороге — экипажи проезжали редко. Да что экипажи — телега утром проедет, вот и весь шум за день. Неподалеку били целебные источники, говорят, что их воды хорошо помогали при ипохондрии и разлитии желчи, и отец надеялся, что парижане, приезжая сюда поправить здоровье, будут заходить в трактир пообедать. У нас бывали путешественники из Льежа и Оверни, направлявшиеся по своим надобностям в Париж, да иногда заезжали столичные гости, чтобы в тишине и покое отведать матушкиной стряпни — вкусной жареной печенки и свежевыпеченных лепешек и выпить молодого вина с соседних виноградников. Торговля шла потихоньку, и не было нужды что-либо изменять — на жизнь хватало. В полулье отсюда стоял межевой камень, разграничивавший владения графа Пасси и графа д'Отей, а напротив, вон там, на склоне холма, утопал в зелени старинный особняк барона Дельсера, сахарозаводчика и большого поклонника деревенской жизни.

Нынешнему саду больше ста лет. Принцесса Тереза-Луиза де Савуа-Кариньян, дочь принца Савойского, в шестнадцатилетнем возрасте вышла замуж за богатого, как Крез, герцога Пантьеврского, принца де Ламбаль, внука Людовика Четырнадцатого и мадам де Монтеспан. Бедняжка была несчастна с мужем-вертопрахом, не пропускавшим ни одной юбки, но в скором времени Бог услышал ее молитвы, и она овдовела. Юная вдова принца де Ламбаль приказала разбить роскошный парк с садом и оранжереей. Богатая принцесса, фрейлина и любимица ее величества королевы Марии-Антуанетты, могла позволить себе такую дорогостоящую прихоть. Сад спускался широкими террасами почти до Сены — вы и сейчас можете их видеть, — а по аллеям гуляли многочисленные друзья и знакомые принцессы, любившей принимать у себя поэтов и драматургов. Даже сама королева наведывалась в гости к своей подруге.

Во время революции 1791 года принцесса бежала, но вскоре вернулась, так как не нашла в себе силы предать королеву, которую арестовали септембристы. Ее тут же схватили, а спустя несколько месяцев предали страшной казни: истерзанную, изуродованную бедняжку привязали к лошадям и протащили по улицам. Отрубили ей груди, руки, а один из республиканцев похвалялся, что будет вечером ужинать сердцем принцессы де Ламбаль.

— Какой ужас! — воскликнула я. — Неужели эта женщина была таким страшным врагом революции?

Трактирщик ухмыльнулся:

— Были враги и пострашнее де Ламбаль, но принцессе ставили в вину не только преданность королеве — за это просто полагалась гильотина, — ее обвиняли и в другом страшном преступлении.

— В каком? — спросила я.

Папаша Робер огляделся и, понизив голос, многозначительно произнес:

— Ее называли «трианонской 31 Сапфо» и кавалерственной дамой «анандринского ордена». В этот орден входили только женщины, а мужчин к нему и близко не подпускали. И скажу я вам, Полин, дыма без огня не бывает. Поговаривали, что высокородные герцогини и маркизы задались целью отвратить простых женщин от мужчин и таким образом довести страну до полного бесплодия. А это хуже, чем революции, — это попрание божеских законов!

— Что за глупости?! — возмутилась я. — Как может кучка герцогинь противостоять естественному желанию всех граждан Франции любить и быть любимыми? Думаю, это был злобный и невежественный навет, вызванный завистью к сильным мира сего. Чего только люди не придумают!

— Глупости, не глупости, а бедняжка принцесса поплатилась жизнью за свою противоестественную любовь к женщинам и, в частности, к королеве-австриячке. Любила бы мужчину — умерла бы, как все, на гильотине.

— Очень познавательно, — мрачно констатировала я, сомневаясь в преимуществе такого завершения жизненного пути. — Но все же, папаша Робер, простите мою настойчивость, мне хотелось бы узнать о лечебнице для душевнобольных.

— Да это здесь, — кивнул трактирщик, — в доме, где раньше была оранжерея для растений из жарких стран. Он там один такой. Сразу увидите.