Дело о сорока разбойниках - [87]

Не стал Иван Несторович в тот день гоняться за таинственным черным человеком, явно привидившимся в больном бреду Дункану, но в госпитале остался и еще три ночи после отдежурил со «смит-энд-вессоном» в кармане – чем черт не шутит. Днем он посещал Захо и Обухова, продолжая брать пробы крови. Морфин не давал бурой реакции, будто его и не было в крови пациентов. Ах жаль, из-за нападения Дункана не успел вовремя взять пробу крови Обухова. Путаница выходила. Только у Зубова морфий выявился, но доктор признался, что нет-нет да и делал инъекции, да еще и Дункану укол поставил. А у остальных-то Иноземцев не успел обнаружить ничего. Больные уже совсем поправились, эпидемия миновала. Даже Дункан, как и предвещал Иван Несторович, через два дня наконец перестал буянить, и по велению самого Иноземцева с него сняли веревки.

Бывший психиатр ни единого слова благодарности доктору не сказал, продолжая, видимо, внутренне считать его своим отравителем, и не почел себя обязанным извинения принести за изуродованное лицо.

Все это время Иноземцев пытался отыскать того самого паразита, что инфицировал кровь нескольких человек, по загадочной случайности оказавшихся в один день, а точнее, в один вечер, в одном и том же месте. И единственной здравомыслящей версией оставалось: что науке неведомый клещ, вошь или москит был перенесен с шерстью хищника, местом обитания которого были камыши Амударьи, а подле воды, как известно, завсегда неизученных паразитов полно, больше такой невидали взяться было неоткуда.

Он высказал эту идею Зубову. Отвел того в сторонку и тихо поведал о своих соображениях, не желая предавать огласке историю с тигром; уже если так получилось, пусть ташкентцы продолжают полагать, что у Юлбарса не было зверя, может, действительно эта невинная ложь, так долго мучившая Иноземцева, остальным принесла отрадное успокоение. Андрей Михайлович, прищурившись, поглядел на Ивана Несторовича не лишенным подозрительности взглядом.

– Ну, может, и были какие паразиты на этой… ммм… шкуре.

– Андрей Михайлович, ну довольно, известно мне все уже, известно, – прервал его невнятные речи Иноземцев и покачал головой. – И не совестно вам?

– Совестно, Иван Несторович, – горячо прижав руку к груди, отвечал доктор Зубов, – совестно. Но господин градоначальник велел молчать. Что тут поделаешь – приказ.

Хотел было Иноземцев идти к градоначальнику этому, браниться, да устало махнул рукой, пусть уж лучше все как есть останется.

Через неделю сняли швы. Доктор Боровский мастерски сработал, полагал Иван Несторович, что шрам будет тяжелым и уродливым, лицо ведь опухло тогда и ныло невыносимо, но оказалось, что от нападения на него Дункана остался только тонкий, как нить, след, который даже шел Иноземцеву, хоть и вился лентой через всю щеку.

Утряслось все, спокойней стало. Уж работал бы дальше в Ташкентском госпитале, тем более что зима подбиралась, да думал, как Давида из приюта вызволить. Не хотела Софья Павловна его так просто отдавать, все просила письменное разрешение, которое градоначальник должен был самолично выдать. А как к градоначальнику явишься, коли он Иноземцева за сумасшедшего благодаря Дункану считает? Без скандала, без драки обойтись не выйдет, чего Иван Несторович хотел всеми силами избежать. Уж до того ему надоели эти завихрения вокруг, вот и тянул. Да и душу его снедало какое-то внутреннее волнение, подтачивало изо дня в день, тянуло доктора куда-то, куда он сам не знал. Будто звал кто. Ульянка вспоминалась.

Неужели она ему привиделась?

Ну, коли тигр был, банда была, почему бы и Ульянке с ними не быть? Ведь так ясно помнил ее лицо загорелое, полосатый халат, кушаком подвязанный, сапожки зеленые.

Ныло сердце Иноземцева, тоской он исходил, все в уме перемалывал приключения свои и ахалтекинские, и что в Самарканде происходило, и в Ташкенте. Вспомнил, как она сестрой милосердия переоделась, изображала смешно еканье. Спросил докторов, фельдшеров, помните ли такую? Но прошло уже много с тех пор дней, столько сестер милосердия в госпитале еженедельно сменялось…

В книжном магазине «Собберея», что на Соборной красовался кудрявым фасадом, приобрел несколько работ по археологии и геологии местных ученых и инженеров, думал найти что-нибудь об острове Барсакельмес, изучал свой маршрут к Аральскому морю. И вздыхал – и как там среди этих песков и солончаков обитать-то можно?

К Захо хаживал, о здоровье справиться, напомнил случай про мальчика-канатоходца, что чудеса эквилибристики показывал на площади сартской части города. Но коммерсант лишь улыбался да головой качал, светской манерой поддерживая разговор. Видно было: то ли не припомнит канатоходца, которых сотни в воскресные дни на площадях на высоте жонглируют, то ли не было такого удальца, о котором Иван Несторович толковал.

Пытался Иван Несторович выяснить и то, отчего князь съехал, и правдивы ли слухи о его намерениях жениться. Оказалось, действительно выслан был Николай Константинович куда-то в пустыню за попытку втайне сотворить церковный брак с юной гимназисткой, шестнадцати лет отроду, с некой Валерией Хмельницкой. Все бы ничего, но был этот удивительный человек уже женат на уральской казачке Дарии Часовитиной, чья семья как раз близ Оренбурга и проживала, а стихи князь слагал в честь американки мисс Лир. Напутал все старый солдат, приставленный сторожить дворец великого князя. Иноземцев же тотчас и решил, что господин Романов на его Ульяну посягнул, и, быть может, даже стреляться бы с ним стал, коли удалось бы обоих поймать.