Дело о пропавшем талисмане - [72]

Перлова не ответила. Она сидела, словно раненая тигрица, готовая к прыжку. Неожиданно она сумела высвободить левую руку из неумелой перевязи, которой ее обмотал Карпухин.

Он бросился к ней, прижал руку и приказал:

— Полина, дай мне немедленно твои чулки!

Пришлось достать из саквояжа пару ношеных чулок, от чего я смутилась. Но что поделать? Я гостила в этом доме не по своей воле уже который день, и на мне была надета последняя чистая пара.

— Прекратите! — выговорила Перлова со стоном в момент, когда Карпухин крепко пеленал ее запястье. — Что вы со мной делаете?

— Предохраняем себя, — ответил он. — Не то вы опять нападете. Что за прескверная привычка на людей с ножом кидаться?

Мне хотелось объяснить Карпухину, что нож был тупым, в чем он сам смог убедиться, отпиливая шнур, но я решила промолчать. Острое чувство жалости к Ангелине Михайловне охватило меня, и я уже раскаивалась, что участвую в таком нерадостном действии, как лишение человека свободы.

— Пить… — попросила она. — Дайте пить, умоляю.

Я поднесла ей воды, и она жадно выпила полный стакан.

— Развяжите меня, — попросила она слабым голосом. — Мне больно.

И так Перлова разжалобила мое сердце, что я направилась было к ней, но Карпухин остановил меня:

— Нет, Полина, нельзя. Она очень опасна. Надо дождаться Кулагина. Пусть он рассудит, что с ней делать.

Но я все равно подошла к Перловой и тихо спросила:

— Ангелина Михайловна, расскажите, зачем вы убили троих невинных людей?

Она молчала и не смотрела на меня. Я продолжала настаивать:

— Вы хотели добиться от Сергея Васильевича того, что он не по праву присвоил себе, не так ли?

Ее веки слегка дрогнули. Это воодушевило меня, и я продолжила:

— Думаю, что вы искали тот самый масонский крест, который внезапно материализовался в воздухе. Уж не духи ли, выпущенные на волю Гиперборейским, сыграли свою роковую роль и заставили вас потерять голову? Чего же вы молчите?

Она не отвечала и только неотступно смотрела вниз, на свои ноги, перевязанные перкалевым полотенцем.

Неожиданно в дверь постучали:

— Аполлинария Лазаревна, вы у себя? — раздался голос Пурикордова. — Ответьте мне, будьте так добры.

Перлова вдруг завизжала, но Карпухин быстро зажал ей рот, и визг закончился яростным всхлипом.

— Г-жа Авилова! Что с вами? Вы в порядке? Вы кричите! — Пурикордов дергал ручку двери.

Карпухин кивнул мне, и я постаралась придать своему дрожащему голосу твердость:

— Что вам угодно, Александр Григорьевич? Ведь уже час пополуночи. Я из-за вас проснулась от кошмара.

— Слава Богу, вы мне ответили! Откройте, пожалуйста!

— Да что случилось, в самом деле? Я не одета…

— Пропали Карпухин и Перлова. Их нигде нет. Я беспокоюсь, неужели они сбежали, дороги-то уже свободные! Или еще хуже?

Во время нашего разговора Иннокентий лихорадочно шарил вокруг одной рукой, другой зажимая Перловой рот. Наконец, он стащил со стола скатерть и затолкал ей в рот импровизированный кляп. Освободившись, он подошел к двери, отпер ее и чуть приоткрыл.

— Что нужно? — грубо спросил он.

— Ох, простите, я нарушил вашу уединенность, вы в порядке, Иннокентий Мефодьевич, как я вижу. Но где певица, вы не видели ее?

— Нет, — односложно ответил Карпухин и прикрыл дверь.

— Дайте ему войти, г-н Карпухин! — внезапно решила я.

— Полина, да что с вами? — удивился он. — Здесь же Перлова. Что мы ему скажем?

Но я думала о том, что сейчас лучшее время узнать у скрипача, кто такие прецепторы и приоры.

— Откройте дверь и дайте ему войти! — приказала я. — Мне лучше знать, что мы ему скажем.

Озираясь по сторонам, в комнату вошел Пурикордов. Легкая извиняющаяся улыбка и слова извинения, вот-вот готовые сорваться с его уст, пропали, как только он увидел Перлову, привязанную к стулу и с кляпом из скатерти во рту.

— Ч-что это? — в ужасе спросил он.

— Ничего особенного, Александр Григорьевич, — спокойно ответил Карпухин и вытащил кляп. — Эта дама убивала Полину в тот момент, когда я вошел сюда.

— Не может быть! — воскликнул скрипач со всей экспрессией, на которую был способен. — Ни за что не поверю!

— А во что вы поверите, г-н Пурикордов? — сухо произнесла я, глядя прямо на него. — В то, что я первая убивать начала? Или набросилась на невинную жертву и обмотала ее шнуром от гардин?

— Н-нет, но все же… — пробормотал он, не зная, как мне ответить. — Но все же дама… Существо тонкое.

— Александр Григорьевич, — невежливо оборвала я его, — кто такие прецепторы? И приоры тоже, просветите, окажите любезность, — при этих моих словах, высказанных невиннейшим тоном, Пурикордов вздрогнул, но быстро овладел собой.

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Так уж и не понимаете? — возразила я. — А когда вы Косаревой грозились, что доложите прецептору о ее пренебрежении своими обязанностями, вы также не понимали, о чем говорили? В прострации находились?

— Она вам об этом рассказала? Невероятная фантазия у Елены Глебовны!

— Нет, я сама услышала.

— Каким образом?

— За портьерой стояла и подслушивала, — спокойно ответила я.

От такой вопиющей демонстрации mauvais ton[47] у Пурикордова отнялся язык. Он смотрел на меня, пытаясь понять, не стыжусь ли я своих слов и поступков, но так и не мог придти к окончательному решению. И ведь не само подслушивание смутило его, а мое открытое признание в сем обстоятельстве.