Дело о пропавшем талисмане - [2]

На следующее утро сонная и еще не протрезвевшая труппа отправилась дальше; Марины же недосчитались. Оказалось, что в то время, как все артисты пировали за ломящимися от яств столами, субретка с Сергеем Васильевичем разговаривали и не могли наговориться. Сначала сидя рядом за обеденным столом, а потом прогуливаясь по липовой аллее парка, примыкавшего к особняку. Марина рассказала внимательному собеседнику о своей учебе в женском институте, о матери-вдове, воспитывающей дочку на скромные доходы от имения. Сергей Васильевич приятно удивился, узнав, что девушка — потомственная дворянка, получила прекрасное образование и воспитание, а ее тяга к актерскому ремеслу — всего лишь дань взрывному, открытому характеру и стремлению увидеть все своими глазами после долгих лет, проведенных в учебном заведении с монастырским укладом.

Марина пленила его искренностью и веселым складом характера. Тем же утром, еще до отбытия труппы, Иловайский предложил ей погостить у него, но она не согласилась, боясь себя скомпрометировать жизнью в доме одинокого мужчины. На мой взгляд, снявши голову по волосам не плачут: она достаточно уже испортила себе репутацию, подавшись в актрисы, но оставим это, не стоит мне уподобляться старой ханже.

Неожиданно Сергей Васильевич сделал Верижницыной предложение. Вот так сразу, после нескольких часов знакомства. Сказать, что он влюбился в Марину без памяти, было бы опрометчиво: она свежа, юна, моложе его лет на тридцать с лишком, из родовитой семьи (ее отец не раз избирался в председатели губернской земской управы) и хорошего воспитания. Марину и Иловайского объединяла истинная любовь к театру, но, несмотря на это, будущий муж тут же запретил ей появляться на подмостках, сделав исключение только для домашних спектаклей, в которых и сам не прочь был поучаствовать.

Свадьбу сыграли поспешную, потому — скромную. Их обвенчал сельский священник, получивший солидную лепту на богоугодные дела. Вдова Верижницына, выписанная из своего поместья, тихо плакала, сморкаясь в ветхий кружевной платок, украшенный вензелем. Ее обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, завидный жених Иловайский явился спасителем чести беспутной дочери, но с другой — был купцом и низкого роду. Сергей Васильевич закончил институт корпуса инженеров, да еще с прекрасной аттестацией, но его предки платили оброк графу Растопчину, генералу от инфантерии. Так что, как ни крути, а для помещицы Натальи Арсеньевны зять оказывался с изъяном, и плакала она от противоречивых чувств, обуревавших ее: то ли радоваться восстановленной репутации и семейному счастью дочери, то ли скорбеть о скандальном поведении единственной наследницы рода, заставившем гордую фамилию Вережницыных соединиться с низким сословьем.

Узнав о свадьбе, я написала Марине поздравительное письмо и с тех пор у нас завязалась оживленная переписка.

Став полноправной супругой, новоиспеченная госпожа Иловайская проявила себя во всей красе, занявшись домом и хозяйством. Она переменила внутреннее убранство особняка, заказав в Италии гостиный гарнитур, а из Англии выписала столовый, в стиле «чиппендейл», вновь вошедший в моду в наши дни.

Но больше всего сил и времени Марина посвятила домашнему театру. О нем она могла писать целыми страницами, с воодушевлением и всяческими подробностями, часто выдуманными, на мой взгляд, разошедшимся воображением. Ей хотелось и золотых львов с крыльями, и мраморных колонн, и в каждом письме чувствовалось увлечение постройкой.

Для театра пришлось снести внутренние перегородки во флигеле, примыкавшем к дому, и выстроить невысокую сцену на левой стороне большой залы. Внутрь можно было попасть либо через главный вход с массивными дверьми, украшенными резными масками комедии и трагедии, либо через внутреннюю галерею, ведущую через зимний сад. Ею пользовались в ненастье, когда не хотелось выходить наружу в морозную или дождливую погоду.

Устраивать оркестровую яму Марина не захотела — приглашенные музыканты располагались со своими инструментами на сцене, позади артистов. По стенам висели вычурные газовые светильники, а тридцать стульев для публики были обиты красным бархатом.

Иловайская стала чаще писать мне, когда я сообщила ей о своем приезде в Москву. Мы никогда не были с ней подругами, но, живя оторванной от своего прошлого, Марина стала писать всем пансионеркам, которых помнила по институту. Я ей отвечала охотно, так как интересовалась поворотами судьбы в ее жизни.

Она только-только закончила отделку театра и, гордая своим детищем, хотела показать театр тем, кто знал ее в N-ске. Муж, занимаясь коммерцией, оставлял ее хозяйничать одну в имении: дела в белокаменной отнимали его время и силы. Но и она не всегда сидела сиднем у себя в деревне: проехав сто верст, посещала все театральные и оперные премьеры, захаживала к модисткам, белошвейкам и шляпницам, и я надеялась, что именно Марина, моя институтская приятельница станет мне, провинциалке, компаньонкой и провожатой на время моего московского визита.

Сладкие надежды на прогулки по Москве в обществе приятной собеседницы пошли прахом. Получив от нее весточку, я почувствовала усталость и разочарование. Конечно, можно было бы написать штабс-капитану Николаю Сомову, служившему у нас в N-ске по артиллерийской части. Но боюсь, что после того, как я разочаровала его, отказавшись выйти за него замуж (я вдовела на тогдашний момент около года, и боль от потери любимого супруга Владимира Гавриловича Авилова, географа-путешественника, была еще слишком свежа), ничего не выйдет. Он либо надуется и откажет мне под благовидным предлогом, либо подумает, что я приехала в Москву, чтобы увидеть его и принять его предложение выйти за него замуж, что вовсе не входило в мои планы. Нет, не буду ставить Николая в известность о моем приезде, попрошу отца сопровождать меня в оперу в один из вечеров, а там подойдет время направиться с визитом к Марине Иловайской.