Дело о гибели Российской империи - [11]

Будучи еще совсем молодым, в качестве помощника присяжного поверенного я подвергся в этом отношении большому искушению, но отделался от него благополучно, не столько в силу «уморассуждений», сколько инстинктивно, по одному нравственному чутью. В конце 1879 г. в Особом присутствии Правительствующего сената слушался первый большой политический процесс о 193-х привлеченных. Со всех концов России были собраны «революционеры-пропагандисты», по мнению обвинителей весьма опасные государственные преступники. Создание этого процесса-монстра было фатальным для самодержавия и чреватым многими гибельными для России последствиями.

Предварительное следствие по этому делу вовлекло в свои сети добрую половину тогдашней русской интеллигентной молодежи, обнаружившей стремление сблизиться с народом и подойти к нему вплотную. Тысячи лиц были заподозрены, арестованы и протомились годы и годы в тюрьмах и острогах. В конце концов, предать суду представилась возможность лишь незначительный процент арестованных сравнительно с числом задержанных жандармским дознанием и предварительным следствием. В числе преданных суду разве десяток-другой были воистину повинны в покушении на государственную неприкосновенность, все остальные вращались лишь в сфере довольно туманных идей «служения народу».

Достаточным показателем искусственности создания этого процесса-монстра, вызвавшего впоследствии в яркую и напряженную деятельность наших террористов, может служить хотя бы такой пример.

Меня выбрали своим защитником три лица женского пола, протомившиеся многие годы в предварительном заключении: Екатерина Брешковская (впоследствии «бабушка русской революции»), Вера Рогачева (сестра драматурга Евтихия Карпова) и некая девица Андреева.

Первая, переодевшись крестьянкою, бродила по селам Киевской губернии и «просвещала народ», пропагандируя, пока, впрочем, довольно осторожно и туманно, нечто революционное. Было ей тогда лет под тридцать. Женщина, она была «идейная», но с темпераментом, пока еще влекшим ее «на авось». Только тюрьма закалила ее.

Зато две другие ни с какой стороны в революционерки не годились, и только долгая тюрьма приобщила их якобы к революционному толку.

Рогачева, урожденная Карпова, была арестована и привлечена исключительно в качестве жены бывшего артиллерийского офицера Рогачева, пожелавшего сознательно «идти в народ».

Девица же Андреева была уличена в том, что в Харькове организовала какой-то кружок гимназистов средних классов, которым читала и толковала по-своему сказки «кота Мурлыки». Андреева была крайне ограничена, и ее товарки по заключению стыдились ее роли в процессе в качестве «участницы сообщества».

Помню, Брешковская перед моею речью, в ее защиту все твердила мне: «Вы должны глухою стеною отделить меня от этих младенцев».

Рогачева, Андреева и еще очень многие из числа привлеченных к суду были оправданы; в том числе Перовская, будущая убийца Александра II.

И все эти, в то время действительно ни в чем не повинные, только в самом процессе получили свое революционное крещение и благодаря завязавшимся по тюрьмам и этапам связям к влияниям и последующим административным мытарствам в качестве «подозрительных» уже сознательно примкнули к революционной активной работе под руководством более авторитетных товарищей.

* * *

В числе подсудимых процесса 193-х было лишь нисколько выдающихся личностей. Во главе их наиболее энергичный и талантливый – Мышкин. Своими речами на суде он «зажигал сердца» молодежи, выступая убежденным до фанатизма революционером-пропагандистом. Я сам ночи не спал после его страстных выступлений. Порою слова его казались мне непреложным откровением. Ярко помню кульминационный момент процесса, когда Мышкин исчерпывающе высказал свое знаменитое революционное «Credo». Оно потрясло и захватило всю аудиторию. Когда, под конец, судей своих он обозвал «опричниками царя», жандармский офицер, стоявший подле него, бросился зажимать ему рот, причем произошла борьба, и лицо Мышкина было оцарапано. Все подсудимые протестующе завопили как один человек, а я, потеряв голову, угрожающе бросился на жандармского офицера с графином в руках. Произошло общее смятение. Еще минута, и, чего доброго, началась бы общая свалка. Первоприсутствующий сенатор Петерс быстро прервал заседание, и Мышкина увели нахлынувшие в судебную залу жандармы. Сенаторы быстро скрылись в совещательную комнату. Проповедь Мышкина при подобной обстановке, я убежден, запала глубоко не в одну молодую душу.

Защитники, в числе которых были все лучшие силы тогдашней адвокатуры (Спасович, Герард, Языков, Турчанинов, Потехин, Утин, Бардовский, Дорн, Александров (впоследствии знаменитый защитник Веры Засулич), профессор уголовного права Таганцев и друг.), кинулись в судейскую комнату, протестуя против самовольного физического насилия, допущенного жандармским офицером. Последствием инцидента был перерыв заседания на несколько дней. Первоприсутствующий сенатор Петерс «заболел», и его место занял один из присутствующих сенаторов – Рененкампф.

Процесс закончился большим процентом оправданий, но Мышкин, Рогачев и еще несколько таких же, как они, «сознательных», получили долгосрочную каторгу. Брешковская была приговорена к шести годам каторжных работ.