Дело о дуэли на рассвете - [5]

— Юра, знакомься, это моя жена Аня.

— Здравствуйте, очень рад. — Хозяин квартиры ничем не выдал нашего с ним знакомства годовой давности.

Я стояла, как дура, не зная, радоваться ли мне тому, что факт вечеринки в моем замужнем положении остался тайной, или же разреветься оттого, что Юра оказался таким забывчивым. Нас пригласили войти и даже выпить чая с тортом.

Мне приходилось все время себя сдерживать, чтобы не пойти первой мыть руки в ванную (предполагалось, что я не подозреваю о ее месторасположении), не спросить у хозяина, цел ли полутораметровый орел из фосфора, которого я видела в прошлый свой визит. Но я все-таки прокололась. Нужно было достать тарелки для торта. Посторонний человек вряд ли нашел бы их сразу: они стояли в кухонном шкафу за стопкой чашек и бокалов. Но я ловким движением вытащила тарелку, еще одну… Потом с ужасом оглянулась на мужчин. Юра был сдержан, зато мой муж, расплывшись в улыбке от гордости, заявил:

— Вот, Юра, что значит быть женой опера!

12

И вот я снова стою на пороге этой квартиры…

— Ты… Ты… Проходи, — Юрий очнулся от неожиданности.

Господи, ну кто мог подумать, что матрос станет оперативником РУБОП, которого потом станут обвинять в вымогательстве, а я поставлю свою визу под текстом об этом процессе!

— Так твоя фамилия Лукошкина?

— Да, девичья.

— Аня, меня подставили. Ты должна мне поверить. Я тогда вел разработку одного чиновника из районной администрации. Мне посоветовали оставить его в покое. Но я продолжал работу. — Я как зачарованная смотрела на Юрия. Жесткий ежик с проседью на голове. Морщинки в уголках глаз и губ — но не от улыбчивости, а словно человек долго, напряженно всматривался во что-то и, упрямо сжав губы, шел к своей цели. — Сижу однажды в кабинете, звонит мой приятель. Говорит, сейчас ему потерпевшая по одному делу должна принести какие-то документы, а он стоит в «пробке» на Загородном. В общем, не мог бы я выписать ей пропуск, взять документы и оставить их пока у себя. Ну, я и выписал и конверт с документами взял. Положил в стол, тут врывается наш СОБР. В конверте — 500 долларов, номера переписаны. Вот тебе и состав.

Я потом только, после суда, узнал, что приятеля моего на наркоте поймали, на этом и зацепили, и вынудили меня подставить. Бог ему, конечно, судья. А вот моя судья не поскупилась, по полной программе срок вкатала…

— Подожди, — очнулась я. — А как же доказательственная база? Здесь же все белыми нитками шито!

— Ты знаешь, я так этим чиновником занимался, что ни о чем другом думать не мог. Потом, уже на зоне, думал — где у меня глаза вообще были? Уши? Да что там говорить…

Юра сидел передо мной, сцепив пальцы рук так, что костяшки побелели. Он поднял голову и, посмотрев мне в глаза, которые я поспешила опустить, констатировал:

— Не веришь…

— Я человек разумный, а потому сомневающийся. И что, ни кассация, ни надзор не помогли? — Во мне жестоко спорили бывший судья и нынешний адвокат, наперебой выдвигая аргументы.

— «Для отмены приговора в материалах дела не усмотрено оснований», — процитировал Юрий, усмехнувшись. — Но дело не в этом. Я совсем о другом хотел с тобой поговорить. Тут такая петрушка, твою мать…

Я слушала и холодела от ужаса. Встреча, начавшаяся как трепетное погружение во что-то светлое и многообещающее, вдруг разверзлась передо мной черной дырой отчаяния и безнадежности.

О беде судьи Ненашевой я уже слышала — пусть я уже не работаю судьей, но отношения с бывшими коллегами поддерживаю. У Ольги Владимировны пропала дочь. Возвращалась из школы, а до дома не дошла. Кто-то из одноклассников видел, как девятилетнюю Надю увозили на машине. Спустя месяц, когда Ненашева уже лежала в клинике неврозов, в почтовый ящик судьи была подброшена кассета. За Надю требовали выкуп — 50 тысяч долларов. Девочку снимали не в Петербурге — у нас еще снег лежал, а за ее спиной цвели деревья.

— Ненашева… Это она выносила приговор по твоему делу? Так это ты! — Мне отчаянно хотелось умереть. — Я не хочу больше ничего слушать. Я ухожу. И еще — я позвоню Сергею, в РУБОП. Ты не должен заблуждаться на мой счет.

Юра переменился в лице. Что-то неуловимо злобное и жестокое мелькнуло в серых глазах.

— Ты не уйдешь отсюда, пока не выслушаешь все до конца. Даже если тебе придется здесь сидеть неделю. Когда ваши вшивые журналюги писали о моем процессе, никто из них даже с адвокатом моим не встретился. Никто не попытался выяснить, что стоит за этим обвинением.

Со ссылкой на вас все центральные газеты меня пропечатали. Вы у меня в долгу. Вы должны мне помочь.

Я подумала, что целую неделю никто не будет меня искать — ведь официально я сейчас в Испании. История с девочкой-заложницей так повлияла на мои умственные способности, что я представила, как Юрий приковывает меня наручниками в батарее, прижигает мою белую кожу сигаретами, отрубает мне пальцы, и никто, никто не может мне помочь…

— Аня, тебе лучше? — сейчас даже голос Обнорского показался бы мне пением райских птиц. Но на меня смотрели глаза Нилина. — Я не хотел тебя пугать. Извини. Но об остальном я — серьезно. Я готов вернуть девочку обратно, но мне нужна помощь. В том числе и юридическая.