Дело о бюловском звере - [49]

— Это ринопластика называется, Татьяна. Пора бы уже знать, полгода у нас работаете, — бросил через плечо Иноземцев. И тут же остановился: — Вы липкую ленту взяли? — Глянул на поднос, который она держала, снова зашагал вперед. — А что Лукьянов… ему поручили операционную готовить?

— Сергею Осиповичу? Да, он на хорошем счету у заведующего доктора. А давайте мы сейчас пару палат оббежим и к ним пойдем?

— Вы же сами сказали: палаты переполнены. Вон штатные ординаторы зашиваются. Константин Павлович меня взглядом едва насквозь не просверлил. Да, и сегодня хочу гипсовую повязку снять. Надоела, мочи нет таскать гипсовую глыбу. И плечо ноет. Словом, недосуг.

И вошел в палату. Внезапно ощутив небывалый прилив энергии, стал проводить осмотры с таким самозабвением, что сам себе дивился. Усердно обрабатывал раны, штопал, Таню оставил совершенно без дела. Та топталась у него за спиной, поглядывая то за правое его плечо, то за левое.

— Дайте же я перевяжу, — бормотала она. — Дайте мне инъекцию самой сделать.

— Не мешай, — отмахивался он. — Лучше подай зонд. И сбегай за полукруглой иглой.

Оперировал прямо на койках, само собой, к неудовольствию сестер милосердия, которым приходилось ходить во двор в кладовые за свежими матрасами, относить перепачканное белье в прачечную, перестилать постели и отмывать полы. Иноземцев принимался горячо с ними спорить, втолковывая, что за больными убирать — их обязанность, и ничего с этим не поделаешь, а операционная занята, абсцесс требовал прокола.

— Разве ж я виноват, что больные после операций не желают выздоравливать, — бормотал он, осматривая пациента с extirpatio patellae. — Поглядите, начинается гангрена. Его бы в гангренозное перевести, но будет ли от того прок, если там так же сыро и воздух такой же спертый, как здесь? А вы не хотите полы мыть, а?

Помял пальцем почерневшее колено пациента, задумался. Как же нехорошо, что больница стоит на воде! От Фонтанки и Введенки несет сыростью, а от плесени у больных гниют раны. Неужто в самом деле нет средства избавиться от грибка, который здесь всюду: на стенах палат, в лаборатории, даже в операционной? Хоть топи круглый год. Но от печек дымно, а из-за гари зимой нечем дышать. И окна не открыть — рамы замерзают.

Вдруг он вскочил, приставил табурет к стене и под изумленными взглядами больных и сестер стал рассматривать почерневший угол.

— Татьяна Степановна, будьте любезны подать шпатель и тряпицу.

Соскоблил лопаточкой плесень в отрез бинта, аккуратно сложил несколько раз, сунул в карман халата. Спрыгнул на пол, поправил очки и вернул шпатель на поднос к использованным инструментам.

Тут в коридоре возбужденно загалдели.

— Студенты, — встрепенулась Татьяна. — Идемте скорее, хоть одним глазком глянем. Пожалуйста, голубчик Иван Несторович!

Он вымученно улыбнулся: не расслышал. А ведь палатная плесень, которая утяжеляет процесс заживления хирургических ран и способствует развитию гангрены, может быть использована для регенерации клеток. Если есть организмы, способствующие образованию гнили, значит, есть и те, что стимулируют сопротивление гниению. Бактерии! Возбудители чумы, сибирской язвы. Брожение с дрожжами прекращается при стерилизации… Но стерилизация убивает патогенные бактерии, а значит, убивает и микробы, которые отвечают за выздоровление. Карболовая кислота, хлорная известь, камфарный спирт и нитрат серебра — мертвые антисептики. Как было бы чудесно, если бы антисептиком стала живая клетка.

— Omne vivum ex vivo, — пробормотал Иноземцев, указывая на гангренозного. — Все живое от живого. Возьмите кровь на анализ больного Стеклянникова. А потом можно и на нос госпожи Вишняковой поглядеть.

Глубоко озабоченный мыслью о плесени и возможностях сопротивления организма, он дал Татьяне вывести себя в коридор.

Операция уже началась. К стеклам снаружи прильнуло с десяток студентов: внутри все переполнено. Иноземцеву с Татьяной пришлось изрядно потолкаться, чтобы протиснуться к столу. Колдовал сам Троянов — насупленный господин лет сорока, с бородой-лопатой, торчащей из-под белой шапочки. Ассистировал незнакомый Иноземцеву молодой человек, тоже невообразимо серьезный. Оба склонились над изрезанным лицом юной барышни. На лбу уже был выкроен треугольный кусок кожи, причем верхний угол уходил под волосы чуть не к самой макушке. На месте носа зияла кровавая дыра. Иноземцев отвернулся: некстати вспомнились бюловский людоед и его воспитанница. К горлу подкатила дурнота.

Татьяна, приподнявшись на цыпочки, с любопытством наблюдала.

— Поглядите, поглядите, Иван Несторович! — шептала она.

— Ничего хорошего не вижу, — буркнул он. — К чему было напрочь удалять остатки ее собственного носа, хотя можно было воспользоваться уцелевшими частями хряща?

Кое-кто из студентов с недоумением глянул на него, самый бойкий осмелился даже указать на перепачканный халат, но Иноземцев не удостоил наглеца ответом.

— Кожа щеки имеет менее напряженную клетчатку, богата жиром и более подвижна, чем кожа лба, а потому более пригодна для пересадки, это еще индусы установили. Шрам можно подтянуть к скулам, его и видно не так будет. Что сказать, — ворчал Иноземцев себе под нос, но вполне слышно для окружающих, — индусы в вопросах пластических операций ушли далеко вперед. Эти попытки изобрести что-то новое, увы, тщетны. Помилуйте, как же можно столь бесцеремонно воровать кожу с лица, калечить лоб или щеки, чтобы починить нос? Шило на мыло получается. Лучше бы занялись разработкой новых технологий ледников, чтобы использовать для вживления кожу тех, кому она больше не пригодится.