Дело о Бермудском треугольнике - [14]

Леденев поднялся по короткому трапу, подошел к сидевшему в кокпите на ящике левого борта Хуану. Капитан заглушил мотор, убрал паруса, выбросил плавучий якорь, глубины у Гаваны сразу падают до полутора тысяч метров, теперь де ла Гарсиа курил сигару и не переставал всматриваться в такой близкий и такой загадочный берег.

* * *

— Позвонить бы сейчас в Челябинск, — мрачно проговорил Дубинин, — и узнать — на месте ли наша Магнитка…

— Магнитка наверняка на месте, — возразил Леденев, — а вот ответит ли на телефонный вызов Челябинск — сомневаюсь…

— Вы уже нашли место, где есть телефон? — спросил Хуан Мигуэл. — Зачем мы бесследно говорим сейчас? Увлеклись назад…

— В сторону — хотел ты сказать, — заметил Юрий Алексеевич. — Он прав, Виктор Васильевич. Оставьте в покое лоцию, она составлялась в иное время…

— Значит, вы все-таки убеждены в том, что нас перебросило в другую пространственно-временную протяженность?

— В отношении пространственной — не знаю… А вот в остальном… Как видите, все-таки это побережье Кубы. И бухта, где когда-то был или будет город Гавана. Мы уже два дня тщательно обследуем ее берега и убедились, что они более или менее совпадают с очертаниями Гаванского порта.

— Но ведь никаких следов цивилизации! — воскликнул Виктор Васильевич. — Как будто здесь никогда не было людей…

— Может быть, еще не было, — задумчиво проговорил Леденев.

Действительно, никаких следов разумной деятельности удвоившийся экипаж «Паломы» не обнаружил. Берега бухты закрывала буйная растительность, настоящие джунгли, из них доносились странные звуки, отпугивающие людей…

— Эти странные заросли, — задумчиво проговорила Нина. — Ведь Куба — самая безлесная из всех латиноамериканских стран…

— Когда-то на острове была буйная растительность, — возразил Хуан Мигуэл. — Об этом пишет в своем дневнике Кристобаль де Колон, открывший в свое время Кубу. Но кубинские леса вытеснил сахарный тростник. Сейчас мы вновь сажаем леса, исправляем ошибку наших далеких предков.

— Не думаю, — сказал Юрий Алексеевич, — что эти джунгли выросли за время нашего недолгого отсутствия. Во всяком случае, я воздержался бы пока отправляться на берег, чтобы познакомиться с новыми лесами Кубы поближе.

— Вы уверены, Юрий Алексеевич, что это новые леса? — спросил Дубинин.

Леденев пожал плечами, ничего не ответил.

Разведку на суше решили пока отложить. Яхта стояла в трехстах метрах от берега, такое расстояние де ла Гарсиа считал безопасным и все-таки ночью выставлял двух вахтенных сразу.

Американцы рассказ Леденева, переведенный на английский язык капитаном «Паломы», о том, что они попали в гости к жителям 1976 года, а вместе с ними вообще в Неведомое, восприняли по-разному. Спокойный и добродушный негр-бортмеханик привык полагаться во всем на Роберта Нимейера. Джон Полански рассматривал случившееся как забавное недоразумение, которое рано или поздно разрешится, а, впрочем, недурное приключение, сказал он, выпало на их долю. Джеймс Октавиан Рейнолдс перестал коситься на русских, как делал он это с самого начала, и будто бы успокоился даже, принял все как должное, хотя и продолжал оставаться сдержанным, холодным.

Что же касается бывшего командира «Дакоты» КЮ-1746, то Роберт Нимейер отнесся к произошедшему весьма неожиданно: он был взволнован и удовлетворен, даже более того, счастлив.

В годы войны этот храбрый летчик, водивший тяжелые Б-17 через Английский канал, чтобы бомбить военные заводы Германии, получивший два креста «За летные боевые заслуги» и медаль «Пурпурное сердце»[6], испытал тяжелейшее душевное потрясение, когда узнал, что его соединение за одну бомбежку уничтожило в Гамбурге шестьдесят тысяч мирных жителей.

Майор Нимейер отказался от очередного вылета, наговорил лишнего командиру авиакрыла… Его спасла слава лучшего летчика 8-й воздушной армии, кресты с пропеллерами, висящие на груди. Их Нимейер и швырнул в лицо командиру.

Роберта Нимейера сочли душевно сломавшимся, отправили в санаторий. После лечения хотели перебросить на Тихий океан, добивать «джапов», потом оставили в транспортной авиации на рядовой должности пилота.

Тогда он и приобщился тайно к буддизму… Заинтересовал его этим религиозным учением один дипломат на покое, поселившийся в Майами-Бич, а до того долгое время живший в Юго-Восточной Азии. Он и передал Нимейеру первые книги по буддизму, научил санскриту, свел с монастырями на Цейлоне и в Индокитае, откуда командир «Дакоты» КЮ-1746 получал необходимую литературу.

Случившееся теперь с ним и с его экипажем только подтвердило веру летчика в незыблемость положений буддизма, которые утверждают, что весь материальный мир, который окружает человека, невечен и не незыблем. По прошествии определенного времени наступает сансара — перевоплощение личности в цепи новых рождений. Дух, по буддизму, вечен… Материя преходяща. У нее есть начало и конец. С ним, Нимейером, считал он, ничего не произошло. Попросту мир, в котором пребывала его «Старушка Салли», разрушился; минуя пустоту, они перешли в новое состояние, в новый мир. «Вот я и попал в светлую землю, — думал Нимейер. — Только странно, что со мною оказались спутники, понятия не имеющие об этом учении… Но, видимо, так было нужно тому, кто свершил все это…»