Дело Кравченко - [58]

Вы говорили о чистках. Оправдывая их, вы признаете, что три четверти генералов и членов Политбюро были изменниками?

Вы говорили о лагерях. На одном Беломорском канале было более миллиона подневольных. Вы утверждали, что СССР перед войной имел артиллерию… Это — обычная ваша передержка: никто не говорил, что артиллерии не было, мы говорили, что не было противотанковых орудий, и на это вы не сказали ничего. А о деревянных аэропланах вам сказать было нечего, так как наш свидетель Муанэ ни них летал, и значит, они существовали!

О НКВД вы не сказали ничего, объявив, что и во Франции имеется такое министерство. Но где же все-таки Нейман? Если бы его судили, это было бы известно. Он просто исчез.

Возвратимся к советской ноте о выдаче наших свидетелей. Я утверждаю, что ваши документы об их «коллаборации» фальшивы. С 1943 года было время объявить эти три имени в списке военных преступников, этого не было сделано.

Больше того: в России, как мы знаем, судят и заочно. Почему же Пасечника, Кревсуна и Антонова не судили заочно?! Тогда мы бы поверили, что это военные преступники. Сейчас же этому поверить мы не можем.

И последнее: несколько слов о г-же Бубер-Нейман. О, как вам мешает эта женщина! Как вам мешает этот Брест-Литовский мост, через который волокли коммунистов и еврея Блоха! Этот мост и эти имена не забудутся, они войдут в историю, и та грязь, которой вы их обдали, тоже войдет в историю, о ней тоже нельзя будет забыть!

Несколько слов посвящает мэтр Изар возражениям Блюмеля, который, на основании ст. 29 закона о диффамации, говорил о «добрых намерениях» редакторов «Л. Ф.». По мнению Изара, ругательства не могут быть напечатаны «с добрыми намерениями». Затем он говорит кратко об эксперте Познере, «которого всерьез принимать нельзя», и переходит к измене Торэза.

— Этот был амнистирован, т. е. за ним было признано преступление, — говорит мэтр Изар. — Но вся партия обязана считать его героем.

Вюрмсер: Я предпочитаю уважать его живого, а не мертвого!

Мэтр Изар: Но он все-таки трус, потому что в один прекрасный день он исчез, ушел с фронта, будучи мобилизован.

Вюрмсер: Вы сами трус! (Публика протестует.)

Мэтр Изар: Был еще один лидер компартии, который был мобилизован. Это — Фажон. 9 января 1940 года четыре депутата-коммуниста в палате отказались встать, когда председатель Эррио предложил почтить вставанием павших на поле брани. Среди невставших был Фажон. 20 янв. он был мобилизован и говорил в палате об «империалистической войне», которая ведется, «якобы, за свободу». Его арестовали.

Вюрмсер и Морган: Нет, нет, это ложь!

Мэтр Изар: Вы солидарны с дезертирами.

Вюрмсер: Четыре года де Голль был дезертиром! (Шум в публике. Возгласы.)

Мэтр Изар: Мы говорим здесь не о политике, мы говорим о диффамации. Андрэ Пьер, которого вы цитировали вчера, прислал вам поправку. Он повторяет, что вполне понимает человека, как Кравченко, который захотел свободы. По отношению к СССР и Сталину — это продолжает оставаться изменой. Мы в этом с ним совершенно согласны!

Я прошу суд заметить, что мы стоим перед страшной угрозой: на наших глазах происходит объединение в каменную твердыню сил ненависти, злобы и клеветы, — заканчивает мэтр Изар свою речь.

В местах для публики и на скамьях адвокатов раздаются шумные аплодисменты. Председатель их не обрывает.

Речь прокурора

После кратких ответов адвокатов Нордманна, Матарассо и Блюмеля, ничего нового не сказавших, объявляется перерыв.

Большинство публики покидает зал, на часах половина восьмого.

Председатель Дюркгейм продолжает заседание, чтобы закончить сегодня же прения.

Прокурор Куассак встает со своего места. Он говорит менее часа… Речь его была отвлеченна и несколько пышна. Его личного мнения о деле мы не узнали.

— Духовные эволюции происходят в атмосфере свободы, — сказал прокурор. — Только в свободе можно выбирать между добром и злом. Люди, жаждущие свободы, бегут от режимов, где угнетена мысль и сковано слово.

Мировая совесть судила преступников на Нюрнбергском процессе. Впервые в истории не все было прощено в войне, не все было оправдано. Существует не только право на жизнь каждого мыслящего человека, существует право на свободу его совести и на свободу его духа.

Значение данного процесса — огромно, оно интернационально. Здесь было доказано, что есть еще в мире место, где люди могут свободно защищать свои мнения. Во Франции существует, кроме физической, еще и моральная свобода, — все это поняли, кто следил за страстным диалогом, здесь происходящим, в течение двадцати пяти дней.

Что нам дал этот диалог? Он был исканием правды! Человек, если намерения его чисты, должен найти в этом процессе ответ на свои искания. Нам сказали здесь несколько раз, что демократии бывают разные, друг на друга не похожие. Мы хотели бы быть демократией независимой и объективной. Ибо предвзятость мешает истине.

Пропаганда всякая — есть насильственное действие. Только в беспристрастии и свободе может найтись правда. Мировое общественное мнение настороженно слушает нас. И наш суд должен дать ответ на вопросы огромной важности, которые ставит современность. Мы идем сквозь черную ночь, но мы идем факелами.