Дело, которому служишь - [10]
- Может быть, отчислить, а? - спросил его однажды Рубин после очередного доклада о невыполненной Буловатским задаче. - Вы знаете, это ведь явление уже изученное и имеет свое название: скованносгь движений. Это непреодолимо, верьте моему опыту.
- Но он у меня по теории и по знанию матчасти лучший в группе, неуверенно возразил Полбин.
- Ну и что же? - Рубин потер рукой бритую голову. - Вы грамоте учились? Полбин удивленно вскинул глаза.
- Учился.
- Пишете без ошибок?
- Кажется, да.
- И грамматические правила знаете? Ну, там - правописание безударных гласных, шипящих, склонение существительных, спряжение глаголов...
- Основные помню, - ответил Полбин, все больше недоумевая.
- Сейчас поймете, - сказал Рубин, заметив его недоумение. - У нас в гимназии - я ее, знаете, еще захватил - был такой ученик, Володя Светлозубов. Сын лавочника, торговца керосином. Зубрежник редкостный. Родители применяли по отношению к нему политику кнута и пряника. За каждое выученное грамматическое правило пятиалтынный давали, за невыученное секли нещадно. И получалось так, что Володька наизусть все правила знал - и морфологию и синтаксис. Разбуди ночью, спроси любое, он, как заведенный, начнет читать: "глаголы, имеющие во втором лице единственного числа окончание "ешь", а в третьем лице множественного числа "ут, ют", относятся к..." - Рубин сделал паузу и быстро взглянул на Полбина: - к какому спряжению?
- К первому, - так же быстро ответил Полбин и всем видом своим изобразил нетерпеливое желание закончить этот не идущий к делу разговор о грамматике. Рубин улыбнулся.
- Нет, вы дослушайте, - сказал он. - При таком сверхотличном знании правил Володька все же сыпался на диктантах. На всех буквально. По количеству ошибок бил самые невообразимые рекорды. Сорок, пятьдесят ошибок в диктанте на двух страницах! А когда Володька завалился на переводном экзамене в конце года, Валерий Герасимович, наш преподаватель изящной словесности, сказал ему торжественно при всем классе: "Светлозубрежников! Я тебе присваиваю это новое имя. И помяни меня в конце жизни своей: никогда ты грамотно писать не будешь!" Потом лукаво подмигнул нам, пацанам, подозвал Володьку к доске и спрашивает: "Какое окончание имеют глаголы первого спряжения во втором лице единственного числа?" Тот отвечает без запинки, полностью по учебнику. "Хорошо, бери мел. Напиши: "не будешь".
И Светлозубов под общий хохот начертал: "ни будишь"...
Рубин весело рассмеялся, оттолкнувшись обеими руками от стола и запрокинув голову на спинку стула. Полбину вдруг представилось, как он смеялся тогда, давно, одетый в гимназическую курточку, за партой, изрезанной ножами и вымаранной чернилами.
- Разрешите мне не делать выводов из этой басни? - хмуро сказал он.
- Почему же? - Рубин сразу стал серьезным.
- Во-первых, потому, что вы видите аналогию там, где ее нет. Во-вторых, потому, что Буловатский научился читать уже после семнадцатого года. Лесоруб он, а не лавочников сын.
Ответ Полбина прозвучал несколько грубо, но Рубин сделал вид, что не заметил этого, и закончил вставая:
- Хорошо. Я не навязываю вам своих взглядов. Я хотел только дать совет, исходя из долголетней практики. Можете итти.
Полбин ушел с тяжелым сознанием взятой на себя дополнительной ответственности. Он понимал, что если не удастся выпустить Буловатского, престиж его как инструктора будет серьезно поколеблен. Об этом позаботится прежде всего сам Рубин. Он не простит прямолинейности, с которой Полбин дал ему понять, что не питает особого уважения к принципам старой школы, считавшей авиацию уделом избранных. Конечно, Рубин опытный летчик, хороший командир и организатор, но закваска в нем еще дореволюционная.
"А все-таки буду возить", - упрямо решил Полбин, и наследующий день отвел Буловатскому вдвое больше времени, чем обычно. Курсанты, которым пришлось долго ожидать очереди на полет, с неудовольствием посматривали на белорусского лесоруба, который отлично владел топором, но не мог ничего поделать с легкой ручкой управления самолетом.
Прошло еще несколько дней. Буловатский продолжал вести себя в воздухе так же, как и в первом полете.
Тогда Полбин решился на рискованный эксперимент. Незаметно для ученика он положил в свою кабину запасную ручку управления и, поднявшись в воздух, набрал высоту.
- Передаю управление, - сказал он Буловатскому, когда прибор показал девятьсот метров.
- Есть! - с готовностью ответил ученик, и в ту же минуту самолет заплясал в воздухе. То он задирал нос и замирал на мгновенье, как остановленный на полном скаку конь, поднявшийся на дыбы, то вдруг начинал стремительно скользить на правое крыло, потом на левое... "Только бы не свалил в штопор", подумал Полбин и, подав Буловатскому сигнал "внимание", вынул из гнезда свою ручку управления. Не успел курсант сообразить, что от него требует инструктор, как ручка полетела за борт.
Лицо Буловатского покрылось мертвенной бледностью, и Полбину даже показалось, что он видит в зеркале капельки пота, выступившие на носу ученика. Полбин взглянул на высотомер, отметил потерю высоты и нащупал запасную ручку, как вдруг почувствовал, что самолет пошел ровнее. Шарик управления газом двинулся вперед - значит, Буловатский догадался увеличить скорость. Понимает высоту надо сохранять.
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Эта книга посвящена дважды Герою Советского Союза Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому.В центре внимания писателя — отдельные эпизоды из истории Великой Отечественной войны, в которых наиболее ярко проявились полководческий талант Рокоссовского, его мужество, человеческое обаяние, принципиальность и настойчивость коммуниста.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.