Дело Кольцова - [41]

Практически это выразилось в том, что я через Миронова сообщал:

1) о различных известных мне, но еще неопубликованных распоряжениях правительства, о назначениях и смещениях партийных и советских работников,

2) комментарии к этим фактам, т. е. известные мне причины того или иного назначения или смещения,

3) характеристики советских деятелей, тех, кто интересовал немцев, оценка влиятельности, веса и их настроений, например: Шверника, Мехлиса, Постышева, Косарева, Яковлева, Бубнова, Косиора и других,

4) сведения об интеллигенции, ее отдельных представителях и их настроениях — например, о президенте Академии Карпинском, В. Мейерхольде, В. Немировиче-Данченко, А. Толстом, О. Шмидте и т. п.

(2) Сведения эти я сообщал устно Миронову при личных встречах у меня на квартире, иногда в редакции, а в отдельных случаях — по телефону. Он себе при этом делал заметки. Лично я был знаком с двумя корреспондентами: Басехесом и Юстом. От встреч с ними я уклонился, боясь компроментации и беседовал с ними на общие темы только в общественных местах, на приемах.

После фашистского переворота в Германии Радек и Гнедин высказались в том смысле, что фашизм в Германии — дело временное, что местное германское посольство целиком настроено против Гитлера, а тем более корреспонденты, что связь с этими людьми надо продолжать, и даже укреплять, ибо они представляют основную кадровую Германию, с которой еще придется иметь дело. Уманский и Миронов поддерживали это мнение — и, конечно, я тоже, так как этим оправдывалась преступная шпионская связь, в которую я уже втянулся.

В 1933 году два раза Радек, Гнедин, Уманский, Миронов и я были в германском посольстве на чаю. Шли разговоры о возможности сохранения между Германией и СССР деловых отношений и посол Дирксен доказывал возможность этого. Радек отпустил пару острот по адресу Гитлера и немцы, включая посла, эти шутки поддерживали. Выйдя из посольства, Радек сказал: «Видите, с этими людьми можно иметь дело».

Передача шпионской информации продолжалась до сентября 1933 года, когда я уехал в Париж. После моего возвращения, ко мне опять обращался Миронов, державший шпионскую связь. Я стал уклоняться от ответов, намекая на преступность и опасность этого дела. Уманский при встречах больше не говорил о немцах.

Летом 1934 года, в присутствии моем, Радека и Уманского, Миронов заговорил о том, что «бедный Юст» не знает возвращаться ли ему в Германию — «там ему здорово попадет». На это я сказал, что надо, наконец, перестать якшаться с немецкими инкорами, ведь это — не что иное, как шпионаж в пользу фашистской Германии. Радек ответил: «Вам надо было об этом подумать раньше». И добавил: «Мы все в этом виноваты. Давайте поставим на этом крест». Все были встревожены этим разговором. Тем не менее Миронов обратился ко мне еще 2–3 раза за разными справками, примерно, до ноября месяца 1934 года, когда передача шпионской информации для немцев замерла и о ней больше не упоминалось.

(3) При некоторых разговорах на квартире Уманского присутствовал американец-журналист Луи Фишер, много лет близко связанный с ними обоими, особенно с Уманским. Фишер имел на Уманского огромное влияние и обращался с ним свысока. Уманский подчинялся его мнениям по всем политическим вопросам и не скрывал от него ничего.

В Москве живет семья Фишера, жена и двое детей, советские граждане. За границей и в Москве у Фишера были большие связи. Он был связан с Радеком. Уже в конце 1935 года Радек при Фишере сказал мне: «Вы напрасно не дружите с Фишером. Он стоит того. Он связан с нами. Надо ему помогать». Я обещал Фишеру оказать содействие, когда оно ему понадобится. Впоследствии он обращался ко мне в Испании.

В Берлине в 1932 году я познакомился с моей второй женой Марией Остен, немецкой коммунисткой. Она работала в коммунистическом издательстве «Малик», была знакома с рядом немцев — коммунистов — писателей, а также с советскими писателями. До меня ее знали Горький, Эренбург, Федин, Маяковский, Тынянов. (В это время в Берлин приехал Горький и мы дважды обедали вместе.) Она уже ездила в СССР в 1929 году по делам издательства и хотела поехать опять, на более продолжительное время, работать. По моему предложению она поехала со мной вместе. У нас началась связь, которая перешла в семейное сожительство. М. Остен работала в московской немецкой газете, в журнале «Дас Ворт» и писала книгу о немецком мальчике-пионере, которого мы усыновили. У нее были широкие связи в среде политэмигрантов, в частности, с Геккертом, Пиком, Бределем, Кишем, Пискатором, Отвальдом (арестован), а также литераторами Фединым, Тыняновым, режиссером Эйзенштейном и другими. Она была тесно связана с редактором «Центральной немецкой газеты» в Москве Юлией Анненковой, впоследствии арестованной, и бывала у Радека. Некоторые из ее знакомств были подозрительны (например, с Пискатором, с Отвальдом) и разговоры, которые велись, носили антисоветский характер, но так как я уже сам был повинен в более значительных преступлениях — я молчал и продолжал покровительствовать Марии. В 1935 году она ездила со мной в Париж, а в 1936 году — в Испанию. Через три месяца, по просьбе Фейхтвангера, знавшего ее раньше, она поехала с ним в Москву и пробыла здесь до весны 1937. Летом, по ее возвращении в Испанию, я узнал, что она находится в связи с немцем-певцом Бушем. Наша личная связь на этом прервалась, однако, возвращаясь в Москву, я оставил Марии денег и устроил для нее работу в Ассоциации писателей в Париже. Я поддерживал с ней переписку почти до самого ареста. Она намеревалась приехать в начале 1939 года в Москву.