Дело Кольцова - [142]

Я не знаю, в чем обвинили Кольцова, какие были приписаны ему преступления. Но теперь все чаще думаю о том, что он пал жертвой провокационной клеветы, сфабрикованной людьми, для которых стала нежелательной литературная и общественная деятельность Михаила Кольцова, которые решили устранить этого популярного советского журналиста.

Горько сознавать, что накануне решающей битвы с Гитлером, весь творчески мобилизованный и отдающий свои способности делу борьбы с обнаглевшим фашизмом, в расцвете сил и энергии Михаил Кольцов был вычеркнут из боевых рядов советской журналистики.

Горько думать, что в годы Великой Отечественной войны им могли бы быть созданы произведения подобные «Испанскому дневнику», который Вы, вместе с А. Н. Толстым, назвали «великолепной, страстной, мужественной и поэтической книгой» в статье «Испанский дневник», опубликованной в «Правде» в ноябре 1938 года, т. е. за немного дней до ареста автора этой книги.

Дорогой Александр Александрович! Хочу быть предельно краток, чтобы не отнимать у Вас лишнего времени. Мне известно, что по личному указанию Климента Ефремовича ВОРОШИЛОВА, Главная Военная Прокуратура производит в настоящий момент проверку дела моего брата и разыскивает его самого.

Я глубоко уверен, что Ваше мнение о Михаиле Кольцове, Ваша характеристика его, как писателя и общественного деятеля, имели бы сейчас первостепенное значение.

Позвольте мне надеяться, что Вы найдете возможным уделить внимание судьбе брата и поможете ему вернуться к работе и творчеству, если он жив, поможете реабилитации его честного имени советского писателя-патриота, если он погиб.

Глубоко Вас уважающий Бор. Ефимов

Непосредственной проверкой и изучением дела Кольцова занимается Заместитель Главного Военного Прокурора тов. Терехов.

Если Вы, Александр Александрович, пожелали бы поговорить о затронутых вопросах более подробно, то я в любой день и час готов прибыть по Вашему вызову.

20 августа 1954 года.

На это письмо почти через два месяца был получен следующий лаконичный ответ:

7 октября 1954 г.

Уважаемый Борис Ефимович!

Ваше заявление по делу Вашего брата М. Е. Кольцова направлено мной Генеральному Прокурору СССР товарищу Руденко Р. А.

О результатах Вам будет сообщено.

С приветом А. Фадеев

ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Конечно же, никто из тех, в чьи руки попали ходатайства о реабилитации Кольцова — ни Ворошилов, ни Фадеев, ни Руденко, ни те прокуроры, которые непосредственно занимались проверкой «Дела Кольцова» — ни минуты не сомневались, что дело это фальсифицировано, и тем не менее самый процесс реабилитации был длительным и скрупулезным. Не раз и не два моего деда вызывал на допрос прокурор полковник Аракчеев и подробно, часами, выяснял все, связанные с арестом Кольцова, факты. Наконец в один из зимних дней 1954 года дед вышел из Главной Военной Прокуратуры со следующей справкой:

Сообщаю, что 18 декабря 1954 года Военная Коллегия Верховного суда СССР, по заключению Прокуратуры СССР, приговор по делу Вашего брата КОЛЬЦОВА Михаила Ефимовича отменила и дело в отношении его прекратила за отсутствием состава преступления.

За официальной справкой о прекращении дела в отношении КОЛЬЦОВА М.Е. Вам надлежит обратиться в Военную Коллегию Верховного суда СССР по адресу Москва, ул. Воровского, 13.

Зам. главного военного прокурора полковник юстиции Терехов

Простившись с Аракчеевым, дед вышел на улицу Кирова и в трескучий мороз направился прямо в Дом Союзов. Там уже третий день проходил Второй Всесоюзный съезд советских писателей. Ему не терпелось, чтобы все поскорее узнали о реабилитации Михаила Кольцова. Был перерыв между заседаниями, и дед сразу направился за сцену искать Фадеева. Тот что-то писал. За его спиной стоял Константин Симонов.

— Здравствуйте, Александр Александрович! — сказал дед. — Вот, посмотрите.

Фадеев прочел справку прокуратуры. Помолчал.

— Ну, что ж. Отлично, — сказал он.

И после некоторой паузы, спросил:

— Ну, а какова же его судьба?

— Не знаю, Александр Александрович, но мне не очень нравится, что эту справку вручили мне, а не ему лично.

— Да, — задумчиво сказал Фадеев, — это внушает тревогу.

Трудно сказать, о чем в эту минуту думал Фадеев. Ведь по своему положению генерального секретаря Союза писателей он скреплял подписью постановления об аресте того или иного члена Союза. Подписал он, наверно, и арест Кольцова, с которым был в многолетней дружбе. И не мог он, безусловно, без внутренней горечи читать в этой справке фразу об «отсутствии состава преступления».

— Александр Александрович, — сказал Ефимов, — может быть, с трибуны съезда как-то упомянуть фамилию Кольцова, которая пятнадцать лет была под запретом.

Фадеев подумал.

— Вы знаете, — сказал он, — главное не в этом. Писатель должен прийти к людям через свои произведения. Вот, Симонов курирует издательство «Советский писатель». Надо срочно переиздать «Испанский дневник». Потом другие произведения.

— Да, Александр Александрович, прежде всего «Испанский дневник». И с той рецензией, которую вы написали вместе с Алексеем Толстым для «Правды» незадолго до… А вы, Константин Михайлович, были тогда еще молодой, эту рецензию, наверно, не знаете.