Дело княжны Саломеи - [25]

— А что же сестра жены вашей? Ребенка родила, а дальше?

— Сразу после родов исчезла. Ушла в чисто поле, как в воду канула.

— В воду, говорите? — пожевал свой седой ус Максим Максимович. — Вы ведь знаете, что труп нашли в озере, когда княжну искали? В деревне говорят, никто не пропадал. Женщина средних лет, светлые волосы, как раз после родов. Не работавшая на тяжелых работах, ухоженная. Может ли это быть она?

— А знаете что? Пожалуй, и может, — прищурился Зимородов. По виду он ничуть не испугался и даже не озадачился. По крайней мере, следов вины на его физиономии Грушевский не заметил. — А вы найдите акушерку, бабку в деревне тут. Она роды принимала и вообще пользовала их обеих, жену с сестрой. Она должна признать, если что. По родинке там или еще по какой примете. Ну да, я почти уверен.

— А ведь вас и вправду могли бы официально обвинить в убийстве, — задумался Грушевский вслух. — В смерти жены. Да и ее сестры тоже.

— Ха-ха-ха, — раскатисто совсем уж рассмеялся Зимородов. — А пусть-ка докажут, пускай их попляшут.

Такое равнодушие к обвинениям в свой адрес, даже если они несправедливы, обнаруживало в глазах Максима Максимовича полное растление личности, но, как ни странно, и невиновность тоже. Впрочем, Зимородов со всеми и во всем, видимо, был парадоксально честен.

— Жаль мне вас, — невольно вырвалось у Грушевского.

— Помилуйте, много кого и жальче. Не тратьтесь попусту, не стоит. Берите пример с друга вашего, Тюрка.

— А все ж таки, что вы думаете о Саломее, о княжне Ангеловой? Где она, что с ней?

— Думаю, она где-нибудь в море-океане, плывет сейчас классом эдак третьим (на что-то получше денег не хватит) со своим молодым и, соответственно, бедным любовником в прекрасную страну Америку. Так сказать, незапланированный вояж. Думаю даже, родители и не знают о ее нежных чувствах и их предмете. А ведь наверняка был он, и верно, подлец, какого свет не видывал, почище моего, раз уж она его предпочла.

— Ну, хорошо. Отдыхайте и постарайтесь все же не очень увлекаться коньяком. Вот ваша пуля. — Железо звякнуло в хрустальном бокале перед Зимородовым. Он поднял бокал, посмотрел на свет и плеснул в него из графина.

Тюрк, хорошо отобедав, снова устроился в картинной галерее. Умудряются же некоторые, с завистью подумал Грушевский, в таком сумасшедшем доме удовольствие свое получать. Впрочем, он ведь и есть сумасшедший… Тут в зал ворвался Призоров. От его столичной уверенности не осталось и следа. Быстро его обработала наша тихая деревня! Выпучив глаза, несчастный чиновник долго лепетал что-то нечленораздельное, прежде чем смог отдышаться и прийти в себя достаточно, чтобы трагичным тоном возвестить:

— Они все здесь положительно свихнулись! Помогите, Максим Максимыч, Иван Карлыч, не оставьте! Мракобесие!

— Что, что там опять?

— Бунт, форменный бунт, мракобесие, тасскать, и средневековье!

Призоров действительно не ожидал, что довольно безобидное поручение, данное ему лично начальником, окажется столь трудно выполнимым. А ведь его все это не должно было касаться. Ему только и надо было оберечь княгиню Ангелашвили и ее семью от возможного скандала. Просьба архимандрита, собственно, была лишь предлогом, ни Призоров, ни сам Борис Георгиевич Керн, помощник обер-секретаря Первого департамента Сената, камергер, сын флигель-адъютанта Александра II и княжны Долгорукой, и предположить не могли всю эту свистопляску с пропажей юной княжны, трупами и стрельбой. Да сюда полк солдат присылать надо! Напрасно они надеялись отделаться только одним агентом, который приехал в имение под видом наемного рабочего всего несколько дней назад. Сначала он исправно сообщал о данных слежки за имением и его обитателями, а затем и о гостях, в том числе семье невесты. Но за день до свадьбы опытнейший агент, прошедший огонь и воду в нескольких сложнейших операциях против эсеров-боевиков в Киеве и Саратове, вдруг бесследно исчез. Забеспокоилось начальство, и не зря: вслед за агентом пропала княжна, а это уже попахивало большим скандалом. И что здесь мог сделать один-единственный Призоров, окруженный религиозными фанатиками и призраками, которые якобы то и дело разгуливали вокруг озера? Что о них докладывать всесильному господину Керну?

Как оказалось, Домна Карповна и несколько мятежных монахов из братии ослушались архимандрита Мельхиседека и решили самочинно предать земле Ложкина. Да не там, где собирался архимандрит. Она присмотрела ему последний приют побогаче. У церкви высился мраморный склеп, больше похожий на дворец, который построил для себя граф Панин, первый владелец этих мест. Но тела Марьи Родионовны, утопленницы, так и не нашли, а сам граф погиб, покоряя то ли Бендеры, то ли самозванца Пугачева, и похоронен был под седым ковылем в далекой чужой степи. Мельхиседек же мыслил по-своему распорядиться телом мнимого святого. Потихоньку схоронить его на монастырском кладбище, после того как признаки тления, став явными, разобьют последнюю надежду на святость старца. Ложкин и при жизни много неприятностей доставил своему духовному отцу: непокорный, вздорный, просто позорящий монашеский чин своими непотребствами, несоблюдением устава, постов, молитв. Отвлекал темный народец от истинной церкви своими мнимыми пророчествами. Правда, врачи, освидетельствовав Ложкина, не признали его сумасшедшим, видимо, хитрецу удалось обмануть их, но архимандрита не обманешь! Домна Карповна твердо стояла на своем, здесь коса нашла на камень, одна воля и власть столкнулись с другой, встретив преграду гранитную и неколебимую. В этой эпической битве Зимородов принимал участие лишь постольку-поскольку. Он занимал то одну сторону, то другую, в зависимости от своих собственных нужд на данный момент, и развлекался от скуки. Этими своими действиями или, вернее, бездействием он только разжигал непримиримую борьбу, подчас доводя ее до точки кипения, еще и глумясь над обеими сторонами.