Дело генерала Раевского - [45]

Я смотрел на Олега и видел, как явно был он рад найти себе аудиторию для разговора на торжествующую за столом тему, а сам думал об ещё одном странном сходстве. Мне приходилось видеть портреты Кутузова времён его воинской молодости. Это был красивый статный человек с необычайно умным лицом. Его даже можно было назвать красавцем. И если внимательно присмотреться, можно заметить странное сходство с поздним Наполеоном. Молодого Кутузова и зрелого Наполеона! В лице Кутузова была та же целеустремлённость. Но было и различие: в облике Михаила Илларионовича позднего уже явственно проступало некоторое слабоволие, своеобразная сломленность, в Наполеоне эта черта начала обозначаться только со вступления в Россию.

Размышляя на тему о характерах троих великих солдат полуторастолетней давности, я не заметил, как исчезла из-за стола Наташа. А когда я это заметил, то, глянув в окно, обнаружил, что она опять в малиннике и старательно там перестирывает груду белья в большом деревянном корыте. Стол был заставлен перед нами всяческими витыми печеностями, вареньями, явно собственного изготовления, рассыпчатой варёной картошкой и ароматно пахнущей специями квашеной капустой.

Между тем, всё более увлекаясь, как человек, не очень избалованный аудиторией, Олег продолжал. Указывая поднятой над столом чайнушкой на портрет своего знаменитого предка, он утверждал:

— Эти два типа генералов, полководец и чиновник, наличествовали всегда в армиях всех крупных государств европейского типа. Они были во всех, конечно, армиях всегда, но в азиатских армиях военные чиновники настолько были раздавлены безмерной властью хана, что о них можно и не говорить как о личностях в историческом плане. Типа полководцев при азиатских властелинах даже и быть не могло, их убивали явно или тайно. Особенно наглядно это, кстати, повторилось в нашей Красной, а потом Советской Армии.

Первое время Красной Армией руководил вообще невоенный человек, но яркий талант. Военных он фактически презирал. Да и было их за что презирать. Но Троцкий не истреблял их просто так, он им просто не давал развернуться как политическим персонажам. Он превращал их в чиновников так называемой революции. Сталин же, будучи личностью вообще невоенной, талантливых людей всех родов человеческой деятельности ненавидел и боялся, особенно военных. Открыто он этой своей черты не проявлял, он давал человеку проявить свой талант. И как только человек заявлял себя как талантливая личность, песенку его можно было считать спетой. Или Сталин превращал его в ничтожество, типа Ворошилова, или стремительно уничтожал. Этой тактики придерживаются — не в столь, правда, дьявольской форме — и все другие наши партийные руководители. Они довели основную линию развития армии в России, начиная с Ивана Грозного, до абсолюта. Наша страна со времён Октябрьского переворота имеет армию без полководцев и даже без крупных военных специалистов.

Но я не совсем об этом. Я отвлёкся в сторону. Я говорю-то о своём, как теперь выражаются, предке. Но, говоря о нём, невозможно обойти Наполеона и Кутузова. В нашей армии, как и во всём обществе, не терпят талантливости, её подавляют в самом начале, ещё на школьной скамье. Нет ничего страшнее наших школьных учителей. Правда, иногда и у нас выдерживают людей талантливых или весьма интеллигентных, но только в одном случае, а именно, если человек из себя абсолютно ничего не представляет как личность. И это тенденция не просто сегодняшнего дня, эта тенденция тянется в России из глубины веков, а в яростном темпе пошла нарастать со времён Ивана Грозного. У нас тенденция эта всего лишь доведена до абсурда.

День заметно клонился к вечеру. В житнице, среди пепельности её бревенчатых стен, как бы сгущался туман. А Олег немного облегчался в своём накале.

   — Что-то мы с тобой про чай забыли, — очнулся он, налил по полной чайнушке и пристально посмотрел на своего прапрадеда.

   — Изумительный портрет! — сказал я, тоже глядя на волевое, умное и необычайно красивое лицо Раевского-старшего. — Что-то трагическое есть в этом лице. Он как бы великий актёр на подмостках провинциальной сцены.

   — Это не совсем так. Хотя и очень близко к истине. В России это частое явление, по крайней мере повсеместное. Ведь он вообще-то был поставлен перед этими двумя гигантами: Наполеоном и Кутузовым. Причём Наполеон был враг, но именно он давал возможность раскрыться его личности. Кутузов был свой, но ничего не давал делать. Кутузов вообще русской армии воевать не давал. А потом эти жуткие декабристы — бездари, честолюбцы, истерики... Барклай — понятно: он ярко выраженный классический чиновник. Попадись он Наполеону где-нибудь в Германии, был бы разбит за неделю. Но Кутузов! Кутузов вообще никому ничего не давал делать. Он не давал воевать ни Наполеону, ни своим генералам. Это своего рода Сталин, только блестяще образованный и не кровопийца.

Олег посмотрел на меня снисходительно, как на какого-нибудь шалопая, словно похлопал меня по плечу. И продолжал:

   — Наполеон был младенец в сравнении с Кутузовым. Он не понимал, в какую кашу влез: мудрейший Кутузов прекрасно всё видел. Он понимал, что Наполеон воюет даже не с Россией, а с совершенно особым миропорядком на планете, на колоссальном пространстве, где можно делать всё, что угодно, и можно вообще ничего не делать: что бы ты здесь ни делал, ты всё равно ничего не сделаешь. Ни одного человеческого замысла здесь воплотить невозможно. Без Божьей помощи. Но поскольку здесь мало кто, за исключением подвижников, на которых всё и держится, мало кто всерьёз верит в Бога, то здесь можно ничего не делать, предоставив всё собственному течению. Талантливые люди здесь не являются предметом первой необходимости, пак где-нибудь в Бельгии или Швейцарии, здесь просторы необъятны, а ресурсы людские, да и всякие прочие, неисчерпаемы... Здесь можно разорить десяток губерний — никто и не удивится, можно сжечь столицу — никто не заметит, можно проиграть сколько угодно сражений — но выиграть войну. По сути дела, Кутузов явил собою в законченном виде новый тип русского человека, который, ничего не делая, вроде бы творит великие дела. И потому всем угоден — Кутузов. Он предварил собою вот этого сегодняшнего, так называемого советского человека. Почему его у нас так все и любят. Его сегодня любят больше, чем Суворова. Он есть наша сегодняшняя физиономия в зеркале, только эполеты убери. А этот несчастный Наполеон идёт в Россию, хочет её победить, а в Петербурге у Александра Первого в кармане сидит Кутузов. Ведь Коленкуру в Петербурге Александр ещё до войны сказал всё, что нужно делать было потом Кутузову. Коленкур запугивал Александра войной, а тот ему ответил: «Я знаю, что ваш император — великий полководец, но я буду отступать до Камчатки». А в другом кармане у российского императора был генерал Раевский, которого одного можно выставить против всей армии Наполеона. И будет стоять, не дрогнет. Пока не контузят. А контузят Раевского — из третьего кармана русский царь вытащит Ермолова, который Раевского заменит и в трудную минуту рискнёт своей жизнью да и жизнями ещё тысяч солдат, что под Бородином, что на Кавказе. А там ещё есть Милорадович. Чуть чего, вмиг протрезвеет и пойдёт в атаку, о себе не задумавшись.