Дело для трех детективов - [18]

Как бы наши детективы ни отличались деталями своего расследования, все они заинтересовались обнаруженным канатом. Ну или двумя канатами. И всё же, я не мог себе представить, как можно было ими воспользоваться. Невозможно — потому что мы быстро, просто очень быстро взломали дверь. Если бы убийца убежал, поднявшись на канату, то он должен был убить Мэри Терстон, перебежать к окну, перебраться на канат, закрыть за собой окно, подняться по канату и втянуть его за собой, — и всё это за несколько мгновений, которые потребовались нам, чтобы прибежать наверх и взломать дверь, поскольку, конечно же, канат напротив окна был бы хорошо виден и, вероятно, раскачивался бы с большим шумом. Но даже если отбросить всё это, я просто не мог поверить, что канат мог быть втянут до того, как Сэм Уильямс подошёл к окну и выглянул наружу.

И затем, даже если предположить, что это возможно, кто из домашних мог это сделать? Я уже объяснял, что Норрис уже был с нами прежде, чем мы начали ломать дверь, а Столл, Стрикленд и Феллоус оказались на месте в течение нескольких секунд — слишком мало для того, чтобы кто-либо из них мог подняться по канату, влезть в верхние окна и спуститься по лестнице к нам. В качестве возможных канатолазов оставались только викарий, повариха и горничная. Можно было спокойно снять подозрения с двух женщин, едва ли способных совершить подобный подвиг. Что касается викария, у нас было заявление Столла, что он впустил Райдера спустя некоторое время после преступления. Но ещё более решающим был тот факт, что, если бы он убил Мэри Терстон и сбежал, поднявшись по канату, то он должен был или подняться и влезть через верхнее окно, пока мы бежали наверх и вламывались в комнату, или отложить подъём. В первом случае его, конечно, услышали бы или заметили, как он входит в яблочную комнату, Столл и Феллоус, которые были в это время на том этаже. Либо канат всё ещё свисал бы и викарий находился на нём, когда Уильямс открыл окно.

Нет, в целом я был склонен отмести всю эту теорию с канатами. Я высоко оцениваю человеческое проворство, но такой быстроты, какая требовалась в этом случае, просто не бывает.

Оставалось ещё несколько не столь очевидных возможностей или полувозможностей, которые, как я помнил, часто превращались в успешные теории в других делах об убийстве за запертыми дверями, и в этом случае в некотором роде подозреваемыми были все. В моих рассуждениях до этого момента я игнорировал все вопросы психологии, не давая сбить себя с толку конкретными человеческими характерами. Так, в глубине души я не мог подозревать в убийстве Феллоуса или викария, но включил их в число подозреваемых, раз факты пока позволяли каждому из них оказаться виновным. И теперь, когда я перешёл к рассмотрению более диких предположений с загадками времени в противоположность загадкам места, я не исключал никого.

Например, я не мог поверить, что виновны Уильямс или Терстон, поскольку я был с ними постоянно с момента, когда Мэри Терстон покинула комнату, и до криков и не терял их из виду даже после этого, вплоть до обнаружения трупа.

И здесь сразу возникла изощрённая теория, правда, несколько противоречащая неопровержимым фактам. Если бы я своими глазами не видел эту жуткую фигуру на кровати в момент взлома двери и если бы в спальне не было света то было бы возможно — хотя и невероятно, — что Терстон, войдя в комнату впереди нас, убил жену в нашем присутствии, так что мы ничего не заподозрили. Он мог устроить в комнате нечто, что вызвало у женщины сильный испуг, сопровождаемый криками, и этим обеспечить себе алиби.

Я очень гордился этой идеей и серьёзно подумывал, чтобы использовать её в качестве сюжета для детективного романа. Но в нашем случае факты свидетельствовали против. Свет в комнате был, хотя и не яркий, но достаточный, чтобы я смог увидеть кровать, как только проломил верхнюю филёнку, и его вполне хватало, чтобы я и Уильямс могли видеть каждое движение Терстона, когда тот первым вошёл в комнату. Он просто подошёл к жене, положил ей руку на сердце и сказал нам, что она мертва.

Хотя я и нашёл свою теорию довольно изобретательной, но немного стыдился, помещая в неё Терстона. Однако затем я понял, что настоящий следователь должен считать подозреваемыми всех. Например, возьмём Уильямса. Была ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы Уильямс мог стать участником преступления? Был ли возможен хоть какой-нибудь трюк со временем или местом — а я узнал о множестве подобных фокусов при изучении уголовных дел, которые рассматривались публично, — который мог связать с убийством доктора Тейта или даже полицейского сержанта? Или горничную? Или повариху? Я не мог отбросить ни одного из них как заведомо невиновного. Даже если я ничему и не научился у трёх великих людей, сидящих рядом со мной, то всё же хорошо усвоил, что в конечном счёте они выберут того, кого я даже не подозревал. Таким образом, я следовал простому плану и подозревал всех. И настроился ничему не удивляться.

Но оставалось невыносимым, что, независимо от подозрений, я не мог найти подходящего мотива, связывающего кого-либо в этом доме с убийством Мэри Терстон. Мои подозрения, в конечном счёте, сводились к робким и несколько недостойным попыткам считать, что те, кого я недолюбливал — такие как Норрис и Столл, — могли иметь мотивы, а те, кто мне нравился — например, Уильямс и Феллоус, — нет. Я был вынужден признать, что мой метод не имеет с дедукцией ничего общего.