Дело было так - [7]

— Разрешается войти, но не смей ничего трогать.

Я вошел. Первый раз в ее прославленных запретных комнатах. Сейчас, написав эти слова, я припомнил и последний раз — тридцать лет спустя, когда мы вернулись домой с ее похорон, — но тогда, в тот первый раз, она была еще жива и, как я уже сказал, сама открыла запертую дверь, достав ключ из кармана.

Тишина, прохладная, сумрачная и призрачная тишина дохнула мне в лицо. Этот воздух так долго был неподвижен, что стекал по коже, как вода. Все окна и ставни были закрыты наглухо. Тряпицы, которые защищали их ручки, расползлись от дряхлости и стали похожи на прозрачные кружева. Все здесь было прозрачным, бескровным, увядшим и стерильно чистым. До того чистым, что два солнечных луча, пробившиеся сквозь щели в ставнях, не высвечивали в воздухе ни единой пылинки, как высвечивали их каждое утро в других комнатах дома, — лишь два световых пятна тоскливо дрожали на противоположной стенке.

Бабушка Тоня стащила простыню с одного из стульев, что стояли с углу. Неожиданно обнаженный, ослепший от света, он растерянно замигал своими деревянными глазами.

— Ты сможешь донести его до столовой? — спросила она.

— Да, — сказал я.

— Сам, один?

— Да.

— Подними его. Не тащи мне его с ножками по чистому полу и не кроцай мне стенку.

Бабушкин иврит отличался щедрым словесным богатством, былинной напевностью и неистребимым русским акцентом. Но была у него еще одна особенность — все глаголы в ее речи были направлены на нее. Это ей тащили стулья по чистому полу, это ей пачкали дочиста отдраенные мощеные дорожки, это ей «кроцали» побеленные стены. Что же до самого «кроцать», то это наш давний семейный глагол, который и сегодня то и дело выныривает из словаря наших выражений. Он произведен от слова «кроцн», который в языке идиш означает как «царапать», так и «чесаться», но у нас в семье его употребляют только в отношении царапин на стенах.

Язык призван описывать множество разных миров — как мир конкретной реальности, в котором он живет и где им пользуются, так и миры воображаемые, пугающие или влекущие, в которых говорящие или пишущие хотели или не хотели бы жить. Во многих реальных домах того реального времени стены коридоров, столовых и кухонь красили масляной краской до высоты в полтора метра от пола, потому что это позволяло их мыть. Бабушка Тоня выполняла заповедь мытья стен неукоснительно и каждодневно, и царапина на стене была в ее глазах таким злодеянием, которое требовало специального названия, — отсюда кроц.

Осторожно-осторожно, старясь не кроцнуть ей стену и не сделать ни единого кроца, я донес ей стул в нашу «столовую» и поставил ей этот стул там. Стул испуганно огляделся по сторонам, смущенный своей неожиданной наготой, свободой и ярким светом, внезапной открытостью и необычной близостью к простым, обыкновенным стульям, принесенным с веранды и из кухни. Для тех-то и свет, и общество людей, и взгляды, и прикосновения были привычны, и они, как утверждала мама, только и делали, что непрерывно и весело сплетничали при встречах о разных задницах, с которыми им довелось за последнее время пообщаться. А этот несчастный, хоть и радовался исходу на свободу и простор, заранее знал уже, что вся его свобода — на один-единственный вечер и что встретится он с одной-единственной задницей, потому что сразу же после трапезы его продрают большой щеткой, протрут мыльной водой, высушат досуха, снова обернут старой простыней и возвратят в темницу — на целый год, до следующего праздника исхода на свободу.

Глава 5

Я уже упоминал, что в бабушкином доме были две душевые — старая и новая. В новой был только душ, но в старой была также настоящая ванна. Когда семья еще жила вся вместе, этой ванной пользовались по назначению, но потом, когда дети выросли и каждый завел собственный дом, ванная комната тоже была заперта навечно.

Дело в том, что ванные — объясняла мне мама, — это очень хитрые и опасные помещения. Хотя их безусловное назначение — чистота, они на самом деле ужасно пачкучие. В них пачкается буквально все — плитки, пол, краны, шланг, даже стены. Не нужно большого ума, чтобы понять: в душ люди идут, чтобы смыть грязь, иначе зачем бы им туда идти? И когда такой грязный человек входит в душ, он обязательно оставляет там ту грязь, которую хотел с себя смыть. Пока он там, с него капает на чистый пол мутная вода, его грязные ноги ступают на чистые плитки, он так и норовит повсюду наследить и повсюду оставить грязные пятна. Кому это нужно?

Зимой все мы мылись в доме, но летом — только снаружи. Взрослые пользовались дворовым душем, который бабушка Тоня называла шикарным, хотя он представлял собой попросту жестяную трубу, прикрепленную к стене коровника, а дети купались в «корыте», о котором я еще расскажу. С годами в церемонии этого семейного мытья появились усовершенствования: возле брудера для цыплят построили «прачечную», и оттуда шла горячая вода — плод тяжких стараний большого самоварного бака. Огонь, поднимавшийся по его внутренней трубе, согревал воду, проходившую между двойными стенками. На первых порах пламя в этом баке подкармливали ветками и высохшими кукурузными кочерыжками, но позже на нем установили специальное устройство, из которого капля за каплей подавался керосин. Я и сейчас могу вызвать в памяти особый звук этого пламени — этакий глухой, таинственный рев, не похожий ни на какие другие звуки, пугающий и завораживающий одновременно.