Дело академика Вавилова - [27]

Без директора удержитесь от ломки. Научные учреждения спаять не легко. Вижу по Америке, как при колоссальных средствах плывут научные корабли без руля и без ветрил». И не очень-то надеясь, что его просьбу уважат, Николай Иванович пускается на одну из своих наивных хитростей, обращается к аргументам, которые кажутся ему наиболее убедительными для собеседника-администратора. «Издали особенно хорошо видно, что даже «политически» мы сильное учреждение. В своей сфере мы неплохо иллюстрируем силы Советов».

Вировцы всегда чувствовали на себе неотступно пристальный, строгий и вместе с тем дружелюбный взгляд шефа. Знали: Николай Иванович может явиться на работу с рассветом, никем не замеченный, он обойдет с подвала до чердака все здание, обнаружит самые тщательно скрываемые непорядки, следы самых искусно замаскированных огрехов. И тогда берегись, недобросовестный! Какое бы высокое положение он ни занимал, ему не спастись от директорского разноса. Правда, само понятие «разнос» носило в вавиловское время несколько иной характер, нежели приобрело в позднейшие исторические эпохи. Представлялось совершенно невероятным, чтобы директор института кричал на сотрудника. Высшая форма начальственного негодования выражалась в том, что Николай Иванович приглашал провинившегося в кабинет и, выразительно глядя в глаза собеседника, тихо, почти шепотом бросал ему: «Мне стыдно за Вас». Этих слов не на шутку боялись. Они означали, что сделано нечто действительно возмутительное, недопустимое и сотруднику надо срочно исправлять ошибку. Исправляли охотно, без обиды, без надрыва. Это тоже было традицией.

«Николай Иванович сказал…», «Николай Иванович просил…» — эти слова имели в ВИРе поистине магическую силу. И не трудно понять почему. Один из сотрудников принес как-то директору на подпись служебное письмо, которое начиналось общепринятой формулой: «Предлагаю Вам…» — «Вот привыкли приказывать…» — полушутя, полусерьезно проворчал Вавилов и, зачеркнув начальную строку, вписал: «Очень прошу Вас…» Он не боялся просить, ибо знал, что просьбы его исполняются незамедлительно. По глубочайшему убеждению академика Вавилова, в науке нет места генералам и прапорщикам, творчество уравнивает всех честных искателей. А раз так, пусть даже канцелярская формальность не нарушает этого главного этического закона науки.

С формами канцелярскими у него вообще отношения были натянутые. Переписка директора ВИРа, президента ВАСХНИЛ абсолютно не соответствует принятому административному стандарту. Сколь бы серьезных вопросов ни касались письма к сослуживцам, они неизменно сохраняют дружелюбную, чуть ироническую интонацию, ту самую, что была принята на ученых советах и даже на профсоюзных собраниях института. Вот, уезжая на две недели в Лондон, Николай Иванович шлет трем сотрудникам распоряжение: «Безотлагательно изготовить статьи для тома, посвященного льну». Приказ как приказ. И под пером любого, пусть даже самого доброжелательного директора в этом месте полагается поставить точку. А если и сделать приписку, то лишь в том смысле, что, дескать, «в случае непредставления в срок» и т. д. и т. п. У директора ВИРа иная манера.

Обстоятельно оговорив сроки сдачи рукописи, необходимые фотографии и рисунки, Вавилов заканчивает приказ словами: «Должен выйти шедевр, равного которому до сих пор еще в мировой литературе не появлялось. Без воды. Обще-интересно. Самую суть за чуб». Надо ли сомневаться, что после такого письма сотрудники напрягли все силы, чтобы действительно сделать шедевр. Ведь об этом просил Николай Иванович.

Задержка рукописей — одна из наиболее частых причин, когда директору приходится браться за перо. Выходит «Культурная флора СССР» — любимое издание Вавилова. Выделена бумага. Издательство получило приказ форсировать производство. Остановка за рукописями. Николай Иванович в один день рассылает авторам почти два десятка писем. Дело спешное, важное, можно сказать, государственное, но тон обращения между старшим и младшим остается все тот же:

Якушевскому: «Дорогой Ефрем Сергеевич… Забудьте всех своих жен и детей и незамедлительно соберите все силы для того, чтобы закончить труд».

Крейеру: «Дорогой Георгий Карпович… Должен быть создан замечательный том по лекарствам. По этим видам Вы имеете полную возможность проявить свои знания. Жить Вашей работе сто лет и более».

Профессору Пангало: «Дорогой Константин Иванович… Я не первый раз обращаюсь к Вам по поводу «Культурной флоры». Это дело чести Института, это итог великих дел, и надо его двинуть незамедлительно… Прошу сообщить о том, как Вы распределите свое время и когда сможете закончить том, которого ждет весь мир».

Не так уж много сказано. Но за шутками и типично вавиловскими преувеличениями каждый из двадцати адресатов услышал вполне серьезное напоминание учителя: «Мы — коллектив, школа. Мы все вместе в ответе за общее наше вировское дело».

Не думайте, что директорские письма никогда не бывали резкими. Еще как бывали! Глупость, безграмотность, нечестное отношение сотрудника к работе вызывали у Николая Ивановича вспышки неподдельного гнева. Но, даже возмущаясь, он оставался человеком удивительно непосредственным и учителем до мозга костей.