Дели-акыз - [26]

Глаза девушки сверкают восторгом. Тонкие руки порываются обнять шею той, которая жизнь готова отдать за свой питомник. Но Нина Бек-Израил враг сентиментальных трогательных сцен. Она хмурит свои густые черные брови и крепко пожимает тонкую руку. Но в восточных глазах её загорается огонь нежности и любви, когда она обычным своим сурово-спокойным голосом говорит:

— Должно быть, через несколько дней к тебе, Даня, явится один устроитель концертов и предложит тебе поездку по России, для выступления перед публикой в целом ряду городов. Я ничего не имею против этого, тетя Люда тоже. Нельзя зарывать в землю Богом данный талант. Не правда ли?

Даня вся загорается восторгом и радостью от этих слов. Она так давно мечтала о такой поездке, о таких концертах, и так боялась заикнуться о них «другу». И вот сама Нина предлагает их ей.

Потрясенная, счастливая, отходит она в свой уголок и садится на прежнее место. А там уже быстрые глаза Глаши впиваются в нее.

— Даня, радость моя, королевна моя сказочная, ты возьмешь меня с собой в поездку? Возьмешь?

— Что ты! Что ты! — отмахивается от неё почти с ужасом Даня.

— Ты возьмешь меня с собою, — уже настойчиво и резко, но все так же шепотом говорит Глаша. — Я не останусь здесь без тебя… Ни за что! Я не хочу здесь оставаться, когда нет тебя и нет «друга». Даня, умоляю тебя, возьми!

— Тебя не отпустят, милая, со мною!

— Кто не отпустит? Кто посмеет не отпустить? — совершенно забывшись, крикнула Глаша.

— Глафира! — словно ответом на её вопрос, слышится повелительный голос Нины.

И девочка сразу приходит в себя от этого окрика.

— Что, «друг»? Ты меня звала? — поднявшись с тахты и приблизившись к Нине, спрашивает она.

— Да, девочка, К моему огорчению, я должна сознаться, что больше всего беспокоюсь за тебя. Моя «дели-акыз» волнует меня не на шутку.

Губы Нины пробу ют улыбнуться, но черные глаза её тревожны.

— Ты должна слушаться тетю Люду и Сандро.

— И меня… — вставляет Валь. Все смеются.

— И ме-еня-я! — уже комически жалобно повторяет Валентин. — Или «друг» находит, что будущий инженер не достаточно благоразумный малый.

— Вероятно, потому что он шалит в такую серьезную минуту, — отвечает Нина Бек-Израил. — И так, Глаша, ты будешь слушаться тетю Люду, Сандро и вообще всех старших, желающих тебе добра?

— Как, «друг», даже Марусю и Селтонет!? — удивленно роняет Глаша.

— Разумеется, они старше тебя. Они уже взрослые.

— Что касается меня, то я бы часа не пробыла с этим бесенком, если бы ее оставили на одно мое попечение! — заявляет, уже заранее волнуясь, Маруся.

— Знай свои пироги, пирожник! — шипит Валь, делая уморительную гримасу по её адресу. На вашем попечении кухня, божественная! И успокойтесь на этом, и да хранят молчание уста ваши, пока что!

— Если я веду хозяйство, это не значит еще, что не могу интересоваться другими делами, — замечает самолюбивая хохлушка.

— О, персиковые пироги и вафли-тянучки ты, надо тебе отдать полную справедливость, делаешь изумительно!

— Валентин! — звучит с укором всем хорошо знакомый гортанный голос.

— Молчу, «друг». Молчу!

И снова на кровле джаваховского дома восстановляется относительное спокойствие.

— Итак, Глафира, я жду твоего ответа, — глядя прямо в глаза девочке, снова обращается к ней Нина. — Будешь ли ты в мое отсутствие повиноваться тете Люде и Сандро и слушаться остальных?

— Постараюсь, «друг». Да, я постараюсь!

— Не станешь ли самовольно отлучаться для поездок верхом, как ты это сделала совсем недавно?

— Постараюсь!

— И не будешь позволять себе вообще никаких диких выходок в мое отсутствие, пока я буду лечить Гему за границей.

— Постараюсь.

— Слово?

— Слово, «друг»!

Карие, быстрые, всегда сверкающие жизнью и радостью глазенки на миг делаются серьезными, когда встречаются с орлиным взглядом княжны.

Глаша искренно верит в эти минуты, что она сделает все от неё зависящее, чтобы только возвратить спокойствие «другу». Кажется, что эта искренняя готовность девочки успокаивает Нину. Она пожимает протянутую ей маленькую ручку с чернильными пятнами и заусеницами на каждом пальце.

— Благодарю. Теперь я могу уехать спокойно, — говорит с облегченным вздохом княжна и после минутного молчания обращается к Дане:

— Сыграй мне что-нибудь, так хочется послушать твою арфу в последний вечер дома.

Даня играет наизусть, без нот, подняв вдохновенное побледневшее лицо к небу. Оно сейчас прекрасно. И сама Даня, тонкая, нежная, едва касающаяся струн руками, кажется сейчас неземным существом.

Глаша впивается в нее глазами. Душа девочки преисполняется восторгом. Чего бы только не сделала Глаша ради Дани!

Не на одну Глашу действует так игра Дани… Затихла под звуки арфы печаль в груди Сандро. Он смотрит уже без прежнего отчаяния на бледное личико Гемы, верит, надеется, что сестра вернется, вернется посвежевшей, поздоровевшей, без разъедающего ее недуга.

Сама Гема думает так же… Ей в эту минуту верится, что она снова будет тут жить и еще много-много раз услышит арфу Дани, под темно-синим небом родной Грузии, рядом с любимым братом Сандро.

Есть еще на кровле человек, которого волнует так властно Данина арфа. Эго Селим.

Молодой хорунжий глаз не спускает с Селтонет, и под влиянием чарующей музыки растет любовь его к Селтонет. Он не может больше молчать о своей любви, он должен открыть все «другу», своей приемной матери и воспитательнице, самому близкому ему, после любимой Селтонет, человеку на земле.