Дели-акыз - [13]

Галерея как бы повисла над самым обрывом Куры, точно прилеплена к каменной груди свесившегося над шумной рекой утеса. Отсюда виден, как на ладони, противоположный берег с руинами крепости, опоясанной, будто драгоценными камнями, разноцветными гирляндами огней. Среди них мелькают темные силуэты людей, которые кажутся сейчас нездешними фантастическими существами.

— Это князь Андро и «мальчики»; они готовят нам какой-то сюрприз, — указывая на движущиеся вдали темные фигуры, предупредительно поясняет гостям хозяйка.

— А где же так давно ожидаемая тобою приемная дочка, княжна? — спрашивает Ага-Керим, раскуривая свою длинную трубку.

— Да, увидим ли мы нынче красоточку Даню, джаным?[11] — осведомляется и жена его, освобождая из-под покрывала черные глаза.

— Даня! Даня!.. Где ты? — посылает тетя Люда к темноту джаваховского сада, в его черные таинственные аллеи.

Маленькая юркая фигурка Глаши вырастает перед нею, как из-под земли.

— Я позову сюда Даню, тетя. Друг Нина, я позову ее сюда, — возбужденно бросает девочка и со свойственной ей одной только стремительностью кидается с верхних ступеней галереи. Но тут сильные руки Ага-Керима подхватывают ее.

— Привет маленькой питомице «Джаваховского Гнезда»! Как живешь, джигитка? Сколько коней загнала в низинах? Сколько раз слетала с горных круч? Как перед Аллахом, дели-акыз, давай ответ.

Голос смелого абрека звучит сурово, почти грозно, но полны одобрения и ласки его быстрые соколиные глаза. Ему, истому сыну вольных гор, нравится эта девочка с её отчаянно смелыми выходками, с душой лезгинского мальчугана, не останавливающегося ни перед чем, и он единственный не бранит Глашу за её шалости, за её жажду простора и свободы. И кажется всегда загадкой Ага-Кериму, откуда у бедной русской крестьяночки-сиротки эта удаль, эта решительность прирожденных горных детей.

Глаша смело выдерживает взгляд Ага-Керима. Она с первого же дня знакомства очарована им. Вперив в соколиные глаза бывшего душмана свои черные бойкие глазенки, Глаша, приложив руку к правому виску и подражая солдату, рапортует гостю, вытянувшись в струнку.

— Честь имею доложить славному из славных, храброму из храбрых Ага-Кериму, что я, Глафира, питомица «Джаваховского Гнезда», имела случай джигитовать вчера в долине и на полном скаку…

Выстрел, раздавшийся на том берегу Куры, мгновенно прерывает речь девочки. Шипя, зеленовато огненною змеею взвилась кверху блестящая ракета, споря своим блеском с блеском месяца и золотого созвездия Ориона, сверкающего на бархатном фоне небес.

— Фейерверк! фейерверк! — послышались в тот же миг молодые голоса на верхней галерее джаваховского дома, и Маруся, Валь, Глаша и Селтонет, все одетые ради торжественного дня в свои лучшие наряды, бросились к перилам.

Чудесное зрелище представилось их глазам. Развалины крепости теперь как бы пылали. В каждой нише каждого яруса горели цветные бенгальские огни, пестрые маленькие костры, напоминающие собою огнедышащие пасти драконов… А вокруг летали зигзаги воздушных змеи. С грозным шипеньем вздымались они к небу и таяли, извергая из себя сверкающий сноп алмазных искр.

— Смотрите! Смотрите!

Этот крик, исполненный восторга и захватывающего волнения, срывается с губ Глаши, и она хватает за платье ближайшую свою соседку, тетю Люду.

— Смотрите! Смотрите! Ах, как хорошо!

Действительно, хорошо. Более чем хорошо — прекрасно! В одной из ниш старой крепости, опоясанной гирляндой огней, над багровым костром дикого бенгальского пламени появляется белая, стройная и нежная, как призрак, девичья фигура. Белокурые волосы, волосы сказочной феи, распущены и мягкой золотистой волною окутывают фигуру. Венок из лавров и роз запутался в кудрях золотистой головки. Её тонко очерченное личико вдохновенно поднято к горийскому небу, теперь задернутому таинственной вуалью восточной ночи. В руках девушки арфа. Быстро тонкие пальчики перебирают золотые струны. И вот стройные рыдающие аккорды зажурчали сначала тихо, потом все громче и громче. Полилась песня о чудесной светлой радостной жизни, о достижении яркой воздушной мечты, о воплощении грез, самых сказочных, самых волшебных.

Думала ли она, Даня, пять лет тому назад, вступая робкою девочкою под своды джаваховского дома, что через немногие годы она снова явится сюда уже готовой артисткой, с запасом музыкальных знаний и опыта, что золотые струны арфы не робко, как прежде, а смело и гордо зазвучат под её рукою? И только милому «другу», дивному человеку, своей воспитательнице, княжне Нине, обязана она этим. Только она, Нина, заставила ее учиться, поступить в консерваторию, пройти высшую школу музыки и стать артисткой.

Как отличаются сейчас звуки Даниной арфы от тех, которые извлекала пять лет тому назад под тем же кровом джаваховского дома Даня, тогда еще шестнадцатилетняя девочка. Как она играла тогда? Как играет теперь? Радостно, словно звонкие лесные ручьи, смеются сейчас струны её арфы. Вот они запели глубже и таинственнее… Это лесная русалка манит путника в непроходимые чащи лесов. И вдруг все обрывается, и музыка замирает дрожащим, тихим звоном.

— Ты играла, как дева рая, — шепчет Селим, приблизившийся к Дане, когда последний аккорд замер под её рукою.