Дельфания. Сокровенные истории - [33]

– А знаешь ли ты, радость моя, что когда религиозными началами забивали головы, в семинариях воспитывались наиболее активные безбожники – вожди большевистские?

Константин осекся и был удивлен столь неожиданным суждениям пустынника, который продолжил:

– Не вера у вас, а видимость одна, не религия, а игра. Иерархи-то злато-серебро так возлюбили, что кроме него ничего знать не хотят. Какие хоромы настроили себе, на дорогих машинах разъезжают.

– Ну, не все, – возразил Константин.

– Посмотри, Костюшка, война давно идет на русской земле, а никто ее не замечает, кроме тех, кто страдает и гибнет на ней. Так у вас власти про войну говорят, что, дескать, это не война, а бунты, которые нужно подавить, и дело с концом. А они не подавляются, а напротив, разжигаются. И сюда, на Кавказ, война пришла. Вот и получается, что по твоему разумению вера возрождается, а зла прибавляется. Разве так может быть?

Глава 13. Сила поющего сердца

Через два дня Нектарий слег и не поднимался более. Константин хлопотал вокруг него, суетился, но старец увядал у него на глазах.

– Все, Костюшка, радость моя, кончился мой земной путь, – говорил, смущенно улыбаясь, Нектарий. – Жизнь моя совершила свой оборот, и закончилось странствие.

– Да что вы, отче, еще поживете, у вас вон сколько сил! – подбадривал Константин пустынника.

– Тебе, радость моя, я духовную эстафету передал, теперь мне можно и на покой. Я ведь почему так долго жил? – произнес старец. – Потому, радость моя, мне Господь годков-то без размеру прибавлял, что некому было мне знания передать, а вот ныне я свое дело сделал, тебе его отныне и продолжать.

И без того сухое тело Нектария стало совсем высохшим. Константин не отходил от умирающего пустынника. Обтирал лицо и грудь студеной водой, бегал за сушняком, стараясь надолго не оставлять старика. Вскоре Нектарий начал бредить, и Константин понял, что старец вновь переживает прожитое: он говорил об Афоне, иноках, называл имена, звал кого-то, молился. На дворе лето было в самом разгаре, природа буйствовала, а старец умирал. Почему так несправедливо, думал Константин, все живет, радуется, веселится, а тут смерть, как несуразно и несправедливо! Контраст между умирающим старцем и поющей, веселящейся природой был разительный.

Когда Константин зашел в пещеру с ведром воды, принесенным от источника, пустынник ожил и поблагодарил его:

– Спасибо тебе, Костюшка!

– Да что вы, отче, я готов на все, лишь бы вам лучше стало!

– Смирись, радость моя, всему свой черед, пора и мне переселяться в небесные обители, где нет ни плача, ни вопля, ни болезни, – произнес, улыбаясь какой-то неземной улыбкой, пустынник. – Я ведь, Костюшка, умер уже, да вот попросил Создателя еще один денечек подарить, чтобы попрощаться.

У Константина выступили слезы, и старец заметил их.

– Не плачь, радость моя, не надо! – произнес проникновенно пустынник, и в его глазах появились отблески неземного блаженства. – Если бы ты знал, какая там радость и благодать ожидает праведника! Ничто земное не сравнится с нею! – старец прикрыл глаза и, немного помедлив, продолжил: – Я ведь, Костюшка, увидел новое небо и новую землю, а еще новый город Иерусалим! И ангельское пение… И радость там такая! – Нектарий глубоко вздохнул и произнес высказывание библейского пророка Исайи: – «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его!»

Старец вдруг приподнялся, глаза его горели все тем же неземным блеском, он будто смотрел сквозь Константина куда-то вдаль. И Константин понял, что сейчас он слышит последние наставления великого молитвенника. Он опустился на колени у ложа, стараясь запомнить каждое слово старца, запечатлеть в памяти каждую мысль мудреца, сделавшего уже один шаг в вечность.

– Запомни, радость моя, что молитве, по сути, невозможно научить, так как у каждого человека этот религиозный опыт единственен и неповторим, как первый крик при рождении и последний выдох перед смертью. Каждый человек обращается к Богу по-своему, соответственно своему уму, душе, умению и знаниям. Поколения сменяются поколениями, и каждое взращивает и постигает свой опыт богообщения и богопознания. Как природа, которая и тысячу лет назад была та же, да каждый год обновляется и становится новой. Как солнце, которое каждый день одно и то же, да каждое утро восходит по-своему, неповторимо. Оттого, радость моя, человек, по существу, одинок и в одиночестве должен взойти к Богу, по своему опыту, потому как общего религиозного опыта нет. Человек, который стоит в храме и не имеет своего опыта молитвенности, присутствует в храме формально, как у вас сейчас и происходит в миру. Храмов понастроили, народ их наполнил, а опыта ни у кого нет, вот тебе и видимость создается, будто вера возродилась, а зло в мире торжествует. Соборная молитва, радость моя, это как хоровое пение – когда каждый в отдельности научился этому искусству, потом и вместе собираются для совместного пения. А представь себе, если соберутся те, кто петь не умеет, не научился, какое хоровое воспевание получится? Набьются в храм люди и воображают, будто все остальные молятся; на самом же деле – не молится никто; все только притворяются, будто молятся, и принимают других, не молящихся, за молящихся. Вот и получается всеобщий самообман, всеобщая эйфория, что, дескать, обряд совершается, а внутренне на самом деле все пусто и мертво. От мертвых слов и лицемерного обрядоделания к Богу не восходит ничего, кроме неправды и фарисейства. А это означает, Костюшка, что никакие внешние действия – ни коленопреклонение, ни возжигание свечей, ни каждение, ни земные поклоны, ни крестное знамение, ни воспеваемые слова, ни воздетые руки – сами по себе молитвы не составляют и не свидетельствуют о ее совершении.