Делегат грядущего - [197]

Только в этом мысленном сравнении я с гордостью осознавал, что здесь в облике наших детей находят гости прообраз того чудесного грядущего, какое может быть достигнуто и там, на их родине, если их страны, уже добившиеся сейчас независимости, будут и дальше идти по уже пройденному нами пути…

Словно подтверждая правильный ход моих мыслей, встав за столом президиума, став центром внимания, заговорил, весь в белой одежде, поражая всех белой великолепною бородой и белым тарбаном, старый статный и представительный Гурбахш Синг (и я, конечно, опять увидел, какими упоенными глазами смотрит на него Улуг!):

— Дорогой директор и дорогие мои дети! — звучали медлительные слова почтенного пенджабца, переводимые с английского на русский язык. — От имени индийской делегации хочу поблагодарить директора и администрацию за возможность увидеть такие счастливые лица. Вот эти астры выражают привет мира от деятелей Индии. Я — редактор-издатель, который издает детские книги, ваши фотографии будут напечатаны в этих книгах, их увидят индийские дети, которые просили передать привет вам.

Я приехал в свой родной город! Я считаю так потому, что ваша узбекская поэтесса Зульфия жила у меня, как у отца, и я ее считаю своей дочерью. Я приехал в город, где живет моя дочь! Я пришел к выводу, что вообще дочери этого города полны добрых чувств к нам, индийцам, — две из них только что держали меня за руки, ласково, как отца. Я повезу их привет к себе на родину. Ваш представитель говорит, что русские и индийцы — братья. А я, как редактор детского журнала, который называется «Венок любви», скажу вам, что девиз моего журнала: один разум, одна цель, единство. Индийские философы давно поняли, что у всех народов одна цель, один разум, одна совесть. И ваши чувства — подтверждение тому; я увезу с собой ваши чувства как послание ваше индийским детям!

Темнолицый бритоголовый парень в учебной гимнастерке с буквами РУ на пряжке ремня, сверкая белыми зубами, заговорил по-узбекски. В ответ Гурбахшу Сингу он сказал, что станет инженером… («Я сам инженер! — вставил Гурбахш Синг, — и мне очень приятно встретить в вашем лице будущего инженера!») — …и когда-нибудь, возможно, приедет в Индию, потому что советская молодежь готова строить везде, где ее стройки могут быть полезными для общего мира. Потом большую речь произнес цейлонец, доктор Сири Сивали Тхеро (я забыл сказать, что за столом президиума оказались и приехавшие раньше нас в это училище цейлонцы, в своих ярко-оранжевых тогах). Это была речь о мире и общих целях, о том, что планета наша становится все меньше и меньше, а человек — все больше. После рукоплесканий цейлонцу из рядов сидящих выпорхнули узбекские девушки, стали одаривать гостей зелеными тюбетейками с вышитыми на них белыми голубями мира и книгами. Растроганные гости благодарили и обнимали девушек. И начался — хорезмским танцем пяти девушек — концерт самодеятельности.

Улуг, оказавшись на скамье среди делегатов, деловито трогал на коленях у своих соседей подаренные им книги, то ли завидуя, то ли проверяя: интересными ли окажутся эти книги для его старших индийских друзей? А я любовался непосредственностью Улуга, выражением его лица, во вдумчивости которого находил чувство ответственности этого худощавого узбекского паренька за всеобщее дело мира.

После концерта, полуобняв Улуга, уже вполне доверчиво прижавшегося ко мне, я спросил его:

— Ты что, все свои дни хочешь проводить с делегатами? А как же твоя учеба? Как ухитрился ты сесть в автобус?

— Это и есть для меня учеба! — смело ответил Улуг. — А та моя учеба? Ну! Ведь от нас знаний требуют. Знаний у меня прибавится. А уроки? Я их наперед наготовил. Я же отличник, не отстану!.. Вы спрашиваете — автобус? Так ведь шофер тоже за мир! Он сказал: «Ладно, парень! Вижу, тебе это на пользу. Вырастешь, может, и тебя делегатом пошлют!..» Я с ним всюду теперь поеду! Только вы никому не скажете? Это тайна!

— Не скажу! — серьезно ответил я. — Обещаю тебе хранить тайну. Потом все мне расскажешь?

— А вы приходите ко мне в гости. У меня мама сейчас больна, лежит в больнице, ничего, я сам хороший чай сделаю. Придете? Я вам адрес дам!

— Приду, мой дорогой, договоримся! Где ты завтра будешь?

— Там, где и вы! Я всю программу конференции наперед знаю.

— А чем мама твоя больна?

— У нее сломана нога, ночью в арык упала! Уже скоро здорова будет. Меня из школы к ней отпускают.

— А ты вместо того с нами проводишь время?

— Нет, зачем? — с обидою возразил Улуг. — Я и к ней хожу, и всюду. Она понимает, сама говорит: «Делегатом будь». Я работу с ней провожу — грамоты у нее мало. Она даже не знает, что такое Гана и Нигерия.

— А она знает, что такое Индия и Китай?

— Говорит: про Китай всегда знала. А про Индию, когда я был маленький и мы в кишлаке жили, мало слышала, но с тех пор, как мы в Ташкент переселились, разговоров об Индии много. Теперь и про Бирму знает: я ей рассказывал. Идемте скорей, все уже садятся в автобус!

На обратном пути в автобусе ехала и какая-то узбечка-школьница, маленькая, серьезная, ясноглазая. Все индийцы обратили на нее внимание. Где-то на полдороге она постучала в окно кабины, шофер тотчас затормозил, девочка, сказав всем «селям!», махнула индийцам рукой и, важная, неторопливая, вышла на тротуар. Еще раз махнула рукой, показала пальцем на калитку белого одноэтажного дома, сказала: «Это мой дом!» и автобус тронулся. И я подумал: не «делегатка» ли она? Но нет, кажется, ей было просто по пути с нами. Улуг из шоферской кабины даже не взглянул на нее, его взгляд был устремлен на красное сари индийской девушки Долли.