И тут началось: и правда, Тереха! У тебя же родители на какой-то станции. И чего же ты раньше-то молчал? Как же так? Столько мороки... Что же ты! Ай-ай-ай...
— Отвезу, — хмуро повторил Тереха, — если они меня не вытурят вместе с собакой...
— Да ну уж! Родного сына... Что они, не люди? Много ли собаке надо! Зато сторож какой!.. Да если бы у меня кто был в деревне!.. Да я бы... — Такие возгласы и упреки посыпались на невеселого Тереху.
— То-то и оно, — сердито пробурчал Тереха, — что могут протурить. Имеют право. Не знаете, так молчите. Это будет уже четвертая. Те тоже были бродячие. Я же и привез... Целая псарня у стариков.
Тут все дружно рассмеялись и ласково смотрели на Тереху.
— Слушай, а они из него мохнашки не сделают? — спросил Боря Крещинский.
— Не боись, — проворчал Тереха, — старики у меня — курицы не зарежут...
Все успокоились окончательно, повеселели. Теперь-то можно было и поорать за милую душу. И мы затянули песню. Машина несла нас то на перевал, то с перевала, мимо проплывали зеленые волны пихтачей. Джим постукивал по борту хвостом.
Борьку послали в командировку в Одессу, и он оттуда позвонил. «Понимаешь, старик, — говорит, — У Таньки завтра день рождения, так ты бы навестил ее, что ли. Цветов там купи, ладно? Она пионы любит. Пионы, говорю, любит!..»
— Вообще-то мне некогда, — кричал я в трубку. — Работы, знаешь, по горло. Но раз такое дело...
— Ну вот и отлично! Значит, договорились?
— Как ты там? — спросил я.
— Да что «как». Одесса же! А уж одесситочки, доложу я тебе... — Тут Борька заржал: — Го-го-го! — Борька есть Борька. — Так, значит, договорились? — кричал он напоследок.
— Договорились...
— Ну, порядок! Привет всем нашим от меня!..
Цветы я понес без особой охоты. Во-первых, дел у меня действительно было невпроворот: уезжая, Борька всучил мне свои кальки — проверь, говорит, после копировщиц, они такого могут наляпать, что...
Во-вторых, жену Борькину я ни разу не видел. Хотя слышать слышал: телефон в отделе стоит на моем столе, и мне иногда приходилось звать Борьку, когда женский голос, о котором принято говорить, что он «приятный», просил:
— Позовите, пожалуйста, Борю Осинцева...
В конце концов, видимо, Борька рассказал своей жене про меня, и теперь она говорила: «А, это вы, Сергей, здравствуйте... а Борю можно?..»
Вот и все знакомство. Точнее сказать — никакого знакомства.
А кроме того, цветы я купил не те. Почему-то пионы мне не понравились, какие-то слишком жирные и самодовольные; купил с десяток розовых и красных гвоздик.
И вот с намерением вручить этой особе цветы, сказать положенные поздравительные слова и откланяться, — с таким намерением я и отправился под вечер по записанному с Борькиных слов адресу.
Вдобавок лифт в их доме не работал, и мне пришлось переться на восьмой этаж пешком.
Стараясь унять в себе раздражение и досаду на Борьку и его жену, я наконец нашел нужную квартиру и позвонил.
По мере того как долго и путано объяснял, кто я такой и зачем пожаловал, на лице Борькиной жены выражение недоумения сменялось неподдельной радостью.
— Вот хорошо-то, — говорила она. — Вот чудесно! А то я сижу, сижу одна и чуть слезки не глотаю. Ни-кого! Да главное — гвоздики! Мои любимые. Это вам, наверное, Борька подсказал?..
— Ага... он... — неопределенно подтвердил я.
— Так проходите, чего же мы стоим-то! — воскликнула она, досадуя на себя, что вот, мол, держу гостя у порога!..
Первое впечатление у меня было такое — я ее где-то видел, эту женщину... Да, да, видел. Или даже был знаком... Причем хорошо знаком...
А она тем временем поставила цветы в вазу с водой, принялась хлопотать насчет кофе, а чтобы не оставлять меня одного, усадила в кухне на стул. Повязав коротенький передничек, она разговаривала со мной, а сама совершала возле плитки привычные действия умелой и ловкой хозяйки.
Я смотрел на эти легкие, естественнейшие движения, слушал, сам что-то говорил, а в то же время во мне работал этакий «оценщик». Почему-то хотелось найти в этой женщине что-нибудь противное, отталкивающее и уцепиться за это отталкивающее, держать его все время в уме. Ну, нечто вроде мыслишки насчет больших ушей или кривоватых сухих ног. Или отметить бы про себя, что хозяйка «глуповата, прости господи...».
Сам я не отдавал себе отчета, почему появился во мне этот «оценщик» и почему он непременно хотел отыскать в ней какой-нибудь изъян... Может быть, потому, что я давно и тайно завидовал Борьке, завидовал его успехам у женщин. А у Борьки в основном всегда были успехи. И не раз я удивлялся и досадовал: «Да как же они не видят, что он шалопай из шалопаев!..»
Самому-то мне давно и упорно не везло, как говорится, в любви. Еще со школы не везло, с первого школьного увлечения. «Ты, Серега, дурачок, — полуобняв меня за плечи, не однажды говорил мне Борька. — Ты идеализируешь их...» — И обычно следовали циничные нравоучения и советы, которые я выслушивал, делал вид, что мотаю на ус, однако в душе-то еще ожесточеннее укреплялся в своих убеждениях, — я найду ту самую-самую, единственную-единственную! Я найду ее!.. Но чем сильнее хотел я найти ее, тем больше было неудач. И вот мне тридцать два, а я все еще чего-то жду, чего-то жду...
