Дела семейные - [27]

Дверь открылась, к нему заглянула сестра:

— Можно к тебе?

— Можно, — неохотно ответил Леня.

Леля села возле него, закурила и выпустила дым из ноздрей, на что Леня смотрел без всякого удовольствия.

— Устал, трудяга? — спросила она.

— Устал, бездельница...

Леля согласно кивнула головой.

— Право, сама себе надоела, — жалобно протянула она.

— Какая трагедия! — усмехнулся Леонид.

— Ну ладно, Леня, чего нам препираться! Я зашла, чтобы предупредить тебя. Вчера здесь была мамаша и заметила вот этот портретик... — она кивнула подбородком на письменный стол, где в рамочке стояла маленькая фотография Вики. — Может, ты мне скажешь, что это за особа с царственным выражением лица?

— Это жена моя, — сказал Леонид вызывающе. И по тому, как омрачилось лицо сестры, он почувствовал, что не на шутку огорчил ее.

— Плохо, — сказала Леля, покачав головой. — А я, признаться, изо всех сил старалась внушить маме, что появление такого портретика на столе у мальчишки еще ничего не означает. Отец поддержал меня, а ты, оказывается... — Она говорила и, покачивая головой, рассматривала карточку Вики неодобрительно, недоброжелательно. И Леня, который сначала сам был смущен тем, что под напором внезапного раздражения против сестры неожиданно соскочило у него с языка, сейчас утверждался в том, что он правильно сделал, назвав Вику своей женой.

— Лицо недоброе и очень самоуверенное... — проговорила Леля.

— Какая ни есть. Впрочем, я не думаю ее вам навязывать.

— Да уж тут хочешь не хочешь, а такая сама навяжется! Это она велела тебе поставить карточку на стол? — Леля перевернула карточку, надеясь обнаружить нежную и слащавую надпись, но увидела там бледным карандашом небрежно сделанную надпись: В. Курб. — Курб! Вот так фамилия! А зовут, наверное, Василиса или Варвара?

Леня взял у Вики эту карточку тайком. Отметка «В. Курб.» была сделана фотографом, так как карточка предназначалась для удостоверения. Он считал ниже своего достоинства объяснять все это сестре и только сказал размеренно:

— Ее зовут Виктория Курбановская, если тебе это интересно.

— Как же не интересно? Виктория — имя тоже царственное. А мы тут уже тебе невесту присмотрели, которая влюблена в тебя, денно и нощно о тебе только и мечтает.

— Это Матусеночку? — усмехнулся Леня.

— Ее... Ты хотя бы дал себе труд рассмотреть ее профиль. Какой носик! Воплощение женственности, не то что у твоей царственной Виктории...

Леонид поднялся с постели и стал завязывать галстук.

— Тебе не удастся вывести меня из терпения. А заводить разговор о носах я на твоем месте не стал бы.

— Что говорить, — вздохнула Леля. — Насчет носа папа мне подгадил. — И она, прищурив один глаз, другой забавно скосила на свой длинный нос. — Только подумать, что этот несносный предмет будет всю жизнь неясно маячить передо мной, напоминая о том, какая я неудачница. Впрочем, видно, Гале Матусенко так и придется остаться при своем изящном носике, — добавила она не без некоторого злорадства.

Леонид хотел уже прекратить этот насмешливый и им обоим неприятный разговор, когда Леля вдруг подошла к нему и положила руку ему на плечо. Хотя Леонид был старше сестры на четыре года, они были почти одного роста.

— Ленечка, братик ты мой единственный, ну разве тут дело в Гале или в твоей Виктории? Просто при Гале мы были уверены, что сохраним тебя у нас дома, в семье, а куда уведет тебя твоя Виктория, разве мы можем знать? Ведь ты же нам нужен! Ну к кому, скажи, я смогу вот так, как сейчас, зайти, побраниться, посмеяться и рассказать о своем самом заветном и даже тайном, посоветоваться... — Ее маленькие глазки нежно мерцали, неспокойная улыбка бродила на полных губах.

— А что, у тебя случилось что-нибудь плохое? — спросил Леня обеспокоенно.

— Случилось? Нет, ничего не случилось... Только помнишь, ты на днях приехал вечером, а я в театр уходила...

— С Борисом Миляевым? Мне отец и мать потом рассказывали о нем такое, что мне даже завидно стало. Преуспевающий молодой человек! И кажется, претендент на руку и сердце?

— Не знаю, ничего не знаю! — игнорируя его шуточный тон, серьезно и даже, пожалуй, печально сказала Леля. — Но очень хочется иметь его при себе, понимаешь? Тут дело даже не в красоте, а знаешь, есть в нем этакое «поди сюда»... Вот я и иду. Кошачье что-то, ласковое, но чую я — безжалостное. Мне иногда кажется, что он про себя забавляется мной.

— То есть как это забавляется? — переспросил сердито Леня. — Пусть попробует, я ему морду набью.

— Вот у вас, у мальчишек, все просто, — чуть что, морду набью. А может, это мне нужно морду набить...

— За что?

— Да я в нем, Леня, такое иногда вижу, чего даже наш умный папа не видит, а куда уж маме! И я прекрасно знаю, что он бывает у нас и ластится ко мне потому, что очень зависит от папы, понимаешь? Эта история в старом духе, из какой-то пьесы Островского, просто пошлость, ей-богу! — Она закрыла лицо руками.

Леня схватил ее за руки и стал отдирать их от лица ее.

— Ну что ты, Лелечка! Ну, успокойся, ну право, я все сделаю...

— Что, морду ему набьешь? — засмеялась она.

И тут у них начался исполненный доброты и нежности друг к другу разговор. Они снова вернулись к вопросу о его женитьбе, и Леля постаралась уговорить брата, чтобы он пока не сообщал родителям о своем браке.